Павел Проданов - Льеккьо

Мобильный телефон влетел в стекло, за моей спиной. Батарея катапультировалась, как это бывает у летчиков, потерпевших аварию, вслед за отскочившей крышкой. В полете до окна, телефон продолжал принимать сообщения, оставлявшие надежду на большое будущее между: Катрин и Анри, Джессикой и Майклом, Софи и Марком? Катрин, Джессика или Софи – владелица телефона, получила сильнейшее сотрясение мозга, когда ее соседка по местам в автобусе с шикарным букетом белых роз, что резко контрастировали с ее красной помадой, ударила ее затылком в височную долю, когда автобус вильнул в первый раз (в тот самый момент я разбил голову о стекло). Велосипедист, врезавшись в потолок, что встретится с асфальтом, будет накрыт собственным велосипедом. Фотоаппарат парня, зависшего, словно космонавт на орбите, меж кресел, грозясь проломить потолок при возвращении гравитации, пролетел пол салона, и грозил угодить в одну из (русая, каштановая, светлая, темные, седая и снова светлая) голов на передних сиденьях. Владельцы тех голов также зависли в вакууме.

Салон автобуса напоминает фрагмент Помпеи, погребенного под толщей пепла, где лица людей застыли в непередаваемом ужасе. Все они думали, что будут жить вечно. Все мы думаем, что будем жить вечно. И, наверное, один только священник примет это как должное (иначе, какой он священник?) Но выпученные от страха глаза святоши говорят обратное. Одно дело ждать встречи с богом в далеком будущем, другое – в ближайшие секунды.

Когда я окажусь в этом горе-автобусе, зависший между жизнью и смертью, именно в тот момент, я пойму, что все эти атрибуты современной жизни: мебель от «Кателлан Италия», загородные домики в стиле «Шале», шмотки от «Кляйна» и «Прада» и прочие модные штуки, всего лишь шоры на глаза. Я погибну, читая исповедь рекламщика-наркомана, о чем это мать его говорит?

Чарли прервал свой монолог, чтобы опрокинуть рюмку виски.

– Люди странные, – заметил я. – Думают, что будут жить вечно, а живут так, будто завтра умрут.

– Поясни? – отозвался Чарли, утерев рот рукавом рубахи.

Я так же взял рюмку.

– Все мечты они откладывают на потом, думая, что впереди вечность, но при этом торопятся жить, – сказал я и опустошил стакан, ощущая, как виски проваливается по пищеводу в желудок, обжигая плоть изнутри.

Чарли усмехнулся.

– Мы – белки в колесе индустриализации, – он налил еще, – бежим по дороге, не имеющей конца.

– Пока, кто-то не поцелует своего парня, ведущего автомобиль, – подметил я, и снова выпил.

Чарли не разделил моей ухмылки. Он достал помятый клочок бумаги из кармана клетчатой рубахи, и взглянул на него. Затем, бросил черно-белую фотографию на стол. С потертой бумаги на меня смотрели две улыбающиеся, с курчавыми светлыми волосами, в веснушках девочки-близняшки.

– Ты, пришибленный, Марти, – говорит Каролин, натягивая розовую кофточку с короткими рукавами, – я не устану это повторять. Все твои попытки научить людей жить, оттого, что сам этого не умеешь. Понимаешь? – Ее голос звонко отражался от зеркального потолка их с Жаком спальни. – Не будь ты моим братом, летел бы уже с лестницы к чертям.

– О, – тяну я, – так мне повезло!

Я нахожусь в обители наслаждений Каролин Монсар, а так же кучи других людей, тех, кого захочет усладить моя сестра. Эта тридцатипятилетняя сука носит фамилию мужа, но выносить его ребенка… «Мое тело слишком хорошо, чтобы его растянуло, раздуло и разнесло, в конце концов», – говорит она на этот счет. Так что в ее рационе непременно можно найти горсти «противозачаточных». Карл Дьерасси в голове этой особы аплодирует стоя. Каролин считает, что дело Жака зарабатывать деньги, а ее дело их тратить. Она с легкостью овладевает воображением других мужчин, и они уже хотят всю жизнь зарабатывать для нее деньги, но так считает она. Каролин готова тратить кучу денег на украшения, модную одежду, и прочие атрибуты, подчеркивающие красоту, тогда как Жак старается вкладывать в образование и воспитание его дочери. Да, у Жака дочь, а у Каролин ее нет.

– Я договорилась с владельцем местного бара, – уведомляет Каролин, закалывая прядь густых волнистых волос, – тебя возьмут в качестве бармена. Первое время поработай там, пока сам не определишься.

Я сверлю взглядом спину сестры-стервы. Сестра-стерва любуется на себя любимую в зеркало, обильно орошая волосы лаком. Мне хватит и постоянного общения с тонущими в алкоголе, так что вряд ли я сменю работу в ближайшее время.

– Там, в гараже, у Жака стоит мотоцикл, посмотришь. Помню, в детстве, тебе нравились, – продолжила она.

– Да, припоминаю, – согласился я. Интересно, что еще она помнит обо мне из детства? Мы виделись незадолго до смерти отчима, а мне тогда было двенадцать. – Ты ходила к врачу, – заметил я, – что он сказал?

– Скорее всего, у тебя генерализованная, или как-то так, амнезия, – ответила Каролин своему отражению в зеркале.

И в детстве мне случалось забывать какие-то события, но то всего лишь минуты, максимум часы. Сейчас в моей голове отсутствуют, или же заблокированы сознанием последние пять лет.

– Доктор надеется, что память к тебе вернется, хотя бы частично, – добавила она, взяв с кровати глянцевую сумочку фиалкового цвета.

Дверь, ключ, шаги по лестнице, поток свежего воздуха в лицо – мы перемещаемся из квартиры в Бьюик Ривера 66-го года Госпожи Монсар бордового цвета – единственное, что досталось ей от первого брака. Солнце, как и миллионы лет назад, жжет это место беспощадно, стараясь выжечь все, пока не наступила осень. Редкие облака плывут до странности низко. Но неподалеку начинаются болота, и осадки здесь очень частое явление. Такой вот парадокс.

– Каролин, ты знаешь от чего так низко облака? – вдруг спрашиваю я, захлопывая за собой дверцу автомобиля.

Каролин высунула голову в открытое окно и посмотрела на небо, будто пытаясь найти там ответ.

– На кой черт мне это знать?

Она всунула голову в машину и, вопрошающе, посмотрела на меня.

– Всему виной высокая влажность, – проговариваю я, будто что-то жую. Отчего-то моя челюсть не попадает зубом на зуб, но от чего именно я не помню. Видимо это один из подарков тех пяти лет – черной дыры в моем сознании.

Каролин сунула ключ зажигания в надобное место.

– Загородный дом стоит у болот, – напомнила она. – Там с сыростью бороться бесполезно. Жак три раза пол менял за последние пять лет в этом проклятом домишке.

«Пять лет» – для меня эти два слова вместе стали магическими.

– От влаги что угодно рыхлеет и разрушается, – поддерживаю я.

– Здесь всегда повышенная влажность, – заканчивает Каролин и запускает мотор поворотом ключа.

Я смотрю в окно на цветущие клумбы у дома. Они то, как раз наоборот – живут, не разрушаются. Мой взгляд плывет дальше по улице. Он останавливается на девушке, волосы ее черны как ночь, залитые солнечным цветом, они кажутся металлическими. Дама снимает солнцезащитные очки причудливой формы и смотрит на меня. Из ее губ надувается жвачный пузырь, а затем лопается. Потом девушка теряет ко мне интерес, садится на велосипед и уезжает.