Виктор Кагермазов - Дикая груша – лакомство Ведьмы. Сборник рассказов

Вспомнилось, как ещё громче был слышен смех за рекой, ещё чаще билось её сердце, как горели щёки тогда, будто их снегом натёрли. Как щемило тогда сердце, как она сделала снова шаг вниз, но остановилась, вспомнив слова, сказанные раньше кем-то в толпе: «Мать шалапута, скорее всего, и дочь такая же будет!» Потом память выдала вновь воспоминание, как явь, все, как и тогда проплыло в сознании. Как она повернулась, бросилась к камню и зарыдала, рыдала громко, не стесняясь, слёз…

– Почему всё так? Почему? Я в чём виновата? – И она в сердцах громко прокричала:

– Будь ты проклята, рыжая бестия, не мать ты мне, не мать!

Слёзы заливали её лицо, она вытирала их ладошками и тяжело всхлипывала. Но тут через мгновение почувствовала, как запекло под коленями, она потрогала камень, он был горяч, затем в голове красивый заботливый голос сказал: «Не плачь, не плачь я сделаю тебя сильной, все будут тебе в пояс кланяться». Даша только и смогла с испугу сказать:

– Кто ты?

– Я тот, кого часто просят о многом, и не спрашивай больше. Ну что, согласна быть сильной?

– Да, – тихо прошептала она.

– Встань на камень и жди, – приказал голос.

Даша забралась на самый верх и стала ждать. Чуть погодя, на холм взошли девять мужчин в белых одеждах, в шапках из голов разных животных (их лиц не было видно совсем, только морды волка, лисицы, козла), в руках они несли серебряные диски, похожие на блюда. Они стали вокруг камня и этими дисками стали направлять лунный отраженный свет под ноги Даши, затем каждый из них, сделав небольшой надрез на руке, окропил диски кровью и снова стали отражать свет, всё вокруг неё стало кроваво-багровым. И вот из этой кровавой дымки появилась женщина, очень высокая и худая. Чёрные её одеяния делали фигуру ещё худее, лицо было некрасивым, выглядело каким-то сухим, словно вырезанное из дерева, старая женщина была похожа на колдуний из старинных сказаний, она несла изящный серебряный поднос, накрытый рушником, на котором были вышиты руны Рода. Она приблизилась и торжественно сказала:

– Я твоя прабабка Славия, не бойся, ты будешь сильной, наверное, самой сильной в нашем роду, не то, что твоя мать, она ведь отказалась, не поняла главного, оттого и жила не правильно, ну да ладно. Вот тебе наряд, наш колдовской наряд. Она откинула рушник, на подносе стояли красные сапожки с чёрными зигзагами, красное платье с чёрными витыми зигзагами, в виде змеек, и остальное, всё в цвет. «Теперь главное – сейчас снимется замок с твоего сознания, теперь ты во времени, ты сильна и время для тебя будет идти по-другому».

Всё происходило как во сне, Даша не могла поверить в реальность происходящего, но поднос с нарядом подтверждал, что происходящее на самом деле. Домой она шла, как в забытьи, не слышала ни лая собак, ни шума с хутора, в полной тишине.

Сумчиха еще, какое то время смотрела в точку на полу, она отходила от воспоминаний, затем губы её задёргались, лицо стало обиженным как в детстве. Да! Как же всё-таки прекрасны детство и юность, у неё забилось сердце, глаза стали влажными, она тяжело выдохнула. Как давно это было, будто и не с ней совсем, и имя Даша, она и позабыла его почти. Даша… Сумчиха попыталась улыбнуться, но она попросту отвыкла улыбаться, и улыбка получилась, больше похожа на угрожающую усмешку.

Так, вспоминая, что было у неё самое дорогое, и не заметила, как пропели полуночные петухи. Выражение её лица разом сменилось на жёсткое, в глазах блеснул огонёк, наступило её время, ради чего она жила, могла быть счастливой, в её понимании. Она встала и, медленно раздеваясь, подошла к старому зеркалу, настолько старому, что оно было сплошь покрыто мелкими трещинами, и было похоже на её тело, также усеянное всевозможными морщинами, это даже как то их роднило.

– Ну что, подруга, одна ты у меня верная, одна всё знаешь, одна душу мою понимаешь, да ты и есть, наверное, часть души моей, – так, обращаясь к зеркалу, она стояла перед ним обнажённая и долго смотрела на своё старческое тело, худое, бледное и совсем уже почти увядшее, потом хмыкнула и зло процедила:

– Ну ладно, праздник, так будет вам праздник, долго помнить будете!

Она достала из-за зеркала баночку с веществом, похожим на смалец, и стала наносить его, сначала на лицо, а потом и на всё тело.

Затем сходила в кладовую и принесла старый потёртый деревянный ларец, тёмно-зеленого цвета, необычной работы, здесь она хранила свою главную ценность – изображения людей. Медленно пересмотрев все портретики, отобрала один и положила в глиняную чашу с жидкостью, похожей на молоко, потом быстро иглой пробила себе указательный палец, так чтобы кровь каплями капала в чашу. Кровь, соединяясь с содержимым, шипела и булькала, меняя оттенки, пока не стала бурой мутноватой пеной, затем пена с шипением резко осела, жидкость стада прозрачной, и сквозь неё отчётливо стал, виден лик Миланьи, девушки из соседнего хутора. Сумчиха при этом громко, почти криком, начала говорить свои заклинания:

– Я, Милаша, в тебе, ты, Милаша, во мне, Храя птица в ночи поёт, Храя птица – тебя берёт.

Сумчиха стояла перед зеркалом, страшный блеск в глазах придавал её лицу безумство, видно было, как неведомая сила проникает в неё, заставляя ещё громче и горячее говорить заклинания, дальше она перешла совсем на крик.

– Храя, Храя, я в тебе, ты во мне…

По её телу пошла мелкая дрожь, потом начались судороги и боль, её будто выкручивали, видно было, что все эти тайные обряды даются ей совсем нелегко. И чуть спустя, она уже вымотанная, тихо продолжала шептать:

– Милаша, ты во мне, я в тебе…

Тут стало происходить что-то невероятное. Кожа её стала светиться, сиренево-голубоватый пар, словно кокон, обволок её бледное тело, а поэтому сиренево-голубоватому кокону пробегали разного цвета мелкие всполохи, словно молнии в низких облаках. Вдруг кончики пальцев её ног стали меняться, затем колени, бёдра, грудь, вся кожа становилась гладкой, бархатистой, как у молодой красавицы, на глазах сухой, почти увядший, цветок вновь становился свежим ароматным бутоном, её чёрные глаза медленно менялись на синие, седые её волосы превращались в русые густые косы, а сухие тонкие губы в сочные алые уста. И если бы кто увидел все эти перемены, особенно когда один глаз ещё оставался злым чёрным, а другой уже превратился в синий, когда пол её лица было старым и злобным, другая часть стала уже, как у молодой девушки, скорее после всего увиденного у него случился бы обморок.

Сумчиха повернулась к зеркалу и довольно улыбнулась. Оттуда на неё смотрела синеокая красавица, один в один похожая на Миланью, только вот намного томнее и загадочней. Ведьма с гордостью произнесла:

– Да, от такой трудно отказаться.