Людвиг Павельчик - Лютый гость

Пятачок двора Вилли пересек быстро. Его длинное тело, худобу которого старый, с огромными лацканами и шлицей чуть ли не до подмышек пиджак только подчеркивал, согнулось под тяжестью доставшейся ему доли и не сопротивлялось ей. В словесных приказаниях он не нуждался, по привычке выискивая их в жестах и намеках окружающих, а потому, заметив знак, сделанный ему сестрой Верой, поспешил ко входу в замок – навстречу новым страданиям.

Глухонемая монашка не проявила ни малейшего интереса при виде подростка, но очень заинтересовалась его растоптанными грязными ботинками, один из которых держался еще на «родном» шнурке, другой же был туго стянут куском алюминиевой проволоки, просунутой в две петли. Было понятно, что и обувь Вилли получил милостью Красного Креста. Через несколько лет, когда так называемый экономический бум наберет силу, социальное обеспечение сирот получит новый толчок и такие вот потрепанные – à la Гаврош – одеяния навсегда уйдут в историю, но в начале шестидесятых годов двадцатого столетия на краю Баварского Леса ботинки и пиджак Вилли считались еще довольно терпимыми, и те, кто подарил их ему, вправе были ожидать искренней благодарности (в принципе, нам кажется, что благодарности можно и должно ждать за любое благодеяние, хотя тут можно и поспорить).

Бросив на обувку парнишки полный скепсиса взгляд и хмыкнув, сестра Вера жестом велела ему снять ботинки на улице перед дверью. Кусок бетонного покрытия перед входом в «Центральную Америку» был обильно посыпан мелким колючим гравием, так что те несколько шагов, что отделяли Вилли от двери, обещали стать запоминающимися. Мальчишка молча скинул ботинки, цепляя их один о другой, и продемонстрировал монахине свои рваные носки, которые не спасла бы и самая ловкая штопка. Нагнувшись, он аккуратно поставил ботинки рядышком, но затем, подумав, поднял их и вопросительно посмотрел на сестру Веру, ожидая дальнейших указаний.

Глухонемая одобрительно кивнула и махнула рукой в сторону двери. На цыпочках преодолев острые камешки, паренек вошел внутрь и, лишь мельком взглянув на плакат с веселой псиной, тут же повернул налево. Казалось, его не удивило сравнение с замызганным животным, а к указаниям «Тебе туда!» он привык.

Сделав несколько шагов, новичок остановился у двери в душевую, словно заранее знал, где она находится, и был знаком с интернатскими правилами. Сестре Вере оставалось только подивиться его смышлености и выразить свое одобрение похлопыванием по тощему, костлявому его плечу.

Обычно новоприбывшие стеснялись сестры Веры и даже пытались сопротивляться, но Вилли Кай быстро сбросил одежду и замер посреди помывочной в чем мать родила, даже не стараясь прикрыть свое юное, еще не заволосевшее хозяйство. Парнишка, несомненно, прошел не один приемник-распределитель и знал, что сопротивление власти ни к чему хорошему не приводит, а потому, предвидя приказ раздеваться, поспешил побыстрее покончить с этим. Сестра Вера совсем растаяла от умиления – таких вышколенных и понятливых детей ей еще видеть не приходилось. Не входя в душевую, она указала Вилли на шланги и лежащие на грубо тесаной деревянной лавке куски дегтярного мыла, после чего замерла в ожидании. Уходить она не собиралась, так как без ее контроля мальчишка, вне всякого сомнения, оставит немытыми самые грязные участки своего куриного тельца.

Повернув вентиль, Вилли не стал пробовать пальцем воду и дожидаться теплой, а просто поднял руку со шлангом и направил ледяную струю себе на голову с самым равнодушным видом. Вода потекла по спине, голодному втянутому животу и тонким, покрытым ссадинами и царапинами ногам мальчишки; она не спешила нагреваться, так как от бойлера до шланга было более двенадцати метров трубы, а потому трехминутный холодный душ и здоровая закалка были Вилли обеспечены. Лицо сестры Веры стало почему-то грустным. Она опустила глаза и уставилась на свою правую руку, сдирая средним пальцем заусеницу с большого. Возможно, в тот момент ей хотелось ускорить нагрев воды силой своей мысли, но глухонемая монашка никогда никому не поведала об этом.

Контроля не потребовалось: Вилли пробыл под душем достаточно долго, чтобы смыть с себя всю «заразу», а черное дегтярное мыло использовал даже более интенсивно, чем того желали бы Вера с Теофаной. Закрыв воду, он поймал брошенное ему полотенце и наскоро растер продрогшее тело до розового цвета. Одежда, выданная ему в больнице, была еще достаточно чистой, а потому ему позволили ее оставить (на самом же деле потому, что запасы тряпья в кладовых интерната были довольно ограниченными, что несколько сдерживало страсть Теофаны к чистоте). Ботинки, правда, ему дадут другие, но лишь к вечеру, когда сестра-кладовщица подыщет подходящие. Спустя минуту Вилли, чистый и взбодренный освежающим душем, с холщовой сумкой в руке стоял возле плаката с собакой и дожидался дальнейших распоряжений. И тут на сцене возникла новая фигура, которой в нашем дальнейшем повествовании будет отведена особая роль.

– Ну, привели тебя в порядок наконец?

Произнесла это внезапно появившаяся со стороны Верхнего замка монахиня огромного, как показалось Вилли, роста, чья тонкая талия подчеркивалась шикарным бюстом, распирающим тесное, застегнутое под горло монашеское платье так, что оно чуть не трещало по швам. Ни плаща, ни накидки на ней не было, отчего и бюст, и широкие бедра женщины смотрелись еще более эффектно. Волосы монашки были, правда, убраны в соответствии с уставом, но по тому, как туго сидел на ее голове платок, можно было догадаться, что их довольно много. Молодое лицо с чуть прищуренными глазами и задумчиво прикушенной нижней губой не несло в себе ни капли той возвышенной отстраненности, какой ожидает от монахини обыватель, да и весь облик женщины очень мало соответствовал идеалу «черно-белых сестер» с их подчеркнутой набожностью.

Вилли опешил и несколько секунд стоял с открытым ртом, забыв, что его спросили о чем-то. Эти секунды показались монахине слишком долгими.

– Я задала тебе вопрос. Ты уже был в душе? – голос ее был твердым и холодным, как кусок железной арматуры, покрытой льдом.

Парнишка поспешил ответить:

– Да, госпожа, я уже был в душе и теперь жду.

Та фыркнула:

– Ждет он… Ты – Вильгельм Теодор Кай 1949 года рождения и увидел свет в Фильсхофене?

– Верно, госпожа. Я – Вильгельм Кай и родился именно там, где вы сказали.

– Оставь «госпожу»! Или не знаешь, где находишься? Меня звать сестра Бландина и я – старшая воспитательница интерната для мальчиков при монастыре ордена святой Петры-Виргинии в Вальденбурге. Ты все понял?

Мальчик пораженно молчал.

– Я снова задала тебе вопрос, и ты снова на него не ответил, Вильгельм. Это очень, очень плохо. Думаю, придется учить тебя быть расторопней. Итак, еще раз. Ты все понял?