Петр Немировский - Спасти убийцу

Нью-Йорк догорал в осеннем багрянце. Я парковал машину и брел к госпиталю в толчее вечно спешащих прохожих.

Не переставал думать об Иване. Я чувствовал, что стою на пороге какой-то его страшной тайны, пытаюсь туда проникнуть, спуститься вместе с ним на ступеньку ниже, но он, как фокусник-иллюзионист, водит меня вокруг да около, сохраняя при этом безразличное лицо.

Меня мучили вопросы, десятки «почему». Чем объяснить странность его поведения? Да, бесспорно, он сутяга, пытается получить деньги обманным путем, полагая, что имеет на это моральное право.

Но, если смотреть с этой точки зрения, то, наверное, четверть населения США ведет себя подобным образом. Судятся за случайно пролитый на штаны горячий кофе, за тараканов в отеле, за похлопывание по плечу на работе (сексуальные домогательства). Благо, неусыпная свора адвокатов всегда к услугам таких псевдожертв.

Но в случае с Иваном дело обстоит сложнее. Хотя бы потому, что он действительно получает увечья. Я не раз обращал внимание на синяки, порезы на его руках и на лице, на потемневшие от ударов ногти. На мои вопросы он отвечал: «Случайно ударил по пальцу молотком» или «Порезался, когда брился». Но почему так часто? Был пьян? С похмелья? Иван хоть и любил выпить, но алкоголиком не был, поэтому трудно допустить, что виной всему только алкоголь. Однажды, обнажившись до пояса, он показал мне толстые рубцы на плечах. В его медицинской карте значились многочисленные переломы и ушибы.

Он использовал свое тело, как средство добывания денег в буквальном смысле. Но, если хотел оттяпать деньги, то зачем же при этом так себя калечить? Зачем же ценой собственной крови?

Я не находил объяснения и его упорному уклонению от любых разговоров о Боге, вере, поиске смысла жизни, обо всём, что он презрительно называл «болтовней философов», не догадываясь, какие струны задевает в душе сидящего напротив выпускника философского факультета. Не хотел он делиться подробностями о гибели своего брата.

Я настоятельно советовал Ивану ходить в кино и музеи. Перед сном – совершать прогулки на свежем воздухе. Разумеется, не пить алкоголь и принимать выписанные лекарства. Я рассчитывал, что Иван – сам в прошлом врач – понимает всю важность этих средств для борьбы со своей депрессией, в которую я, честно признаться, уже совершенно не верил. Вернее, я, конечно, видел, что его лицо не светится счастьем, что он даже страдает, но страдает «не так, как положено депрессивным пациентам».

Вопросы, вопросы…

Все мои попытки вызвать Ивана на откровенность, все «эмоциональные провокации» ни к чему не приводили. Более того, я даже стал замечать, что чем сильнее напираю, тем глубже он замыкается в себе. Тем не менее, по какой-то не до конца для меня понятной причине Иван продолжал посещать сессии.

Каждый раз он заводил одну и ту же шарманку своего «музыкального колена».

Он проиграл судебную тяжбу по делу о травме, полученной на стройке. Был этим очень удручен – рассчитывал-то получить тысяч тридцать. Обвинял адвоката, судью и босса фирмы, будучи уверенным, что все они сговорились против него. Периодически я писал для него новые письма в адвокатские конторы. Иван утверждал, что против него повсюду плетутся заговоры.

В то же время, я видел, что он ни за что не хочет со мной расставаться. Словно что-то ему было от меня нужно, помимо писем. Всякий раз, стоило мне завести речь о «сомнительной пользе его лечения», в глазах Ивана вспыхивал такой ужас всеми покинутого ребенка, что мне становилось его жалко.

Да, я был единственным человеком, возможно, на Земле, кто при каждой встрече честно слушал его в течение 45-ти минут, пусть механически кивая головой, пусть борясь со сном и часто поглядывая на часы. Но все-таки БЫЛ с ним.

По совету Сандры, я прочел книгу английского психиатра Рональда Лэнга «Расколотое „Я“». В этой работе Лэнг предлагает следующую методику: не спорить с больным, ни в чем его не разубеждать, а пытаться ПРИНЯТЬ его таким, какой он есть, включая его навязчивый бред, иллюзии, страхи и пр. То есть, врач должен мысленно переместиться в мир больного, не теряя при этом связи с миром реальным.

И я «вошел в бред» Ивана, стал во всем с ним соглашаться.

Сработало! – На сессиях он уже не сидел чурбаном, монотонно твердя одно и то же. Голос его зазвучал тверже, с интонациями, в глазах появлялось выражение – то слабенькой грусти, то робкой радости. Во всяком случае, какие-то эмоции.

В минуты воодушевления, когда его губы искривляла улыбка, открывающая его черный рот, а в глазах на миг вспыхивал диковатый блеск, мне всякий раз становилось жутко, думалось: такому дай нож – и зарежет, не дрогнув…

Но я все равно продолжал «входить в его бред». Да, против него существует заговор. Да, он невинная жертва судей, врачей и адвокатов. Да, он имеет право на десятки тысяч долларов компенсации за полученные травмы. Да, его колено похрустывает, поскрипывает и даже посвистывает.

Между нами, наконец, возникло нечто, вроде взаимопонимания, он начал мне доверять. Мы постепенно соскальзывали и на другие темы – говорили о его прошлом, о его семье, о погибшем брате и обстоятельствах смерти последнего.

Иван почему-то становился напряженнее, на его лице возникало выражение затравленности, отчаяния. Вместе с ним мы входили в некую наэлектризованную зону страха…

– …Я не хотел делать ту операцию. В хирургии, знаете, это не приветствуется, когда врач оперирует своих близких. В любую минуту может дрогнуть рука и… – на мгновение Иван умолк. Выражение его лица, однако, оставалось спокойным, я бы сказал, отрешенным. – Но брат сам настоял на этом. И она тоже.

– Кто – «она»? – спросил я.

– Его жена.

– А чем он был болен?

– У него обнаружили язву желудка – нужно было срочно удалить часть желудка. Такая операция – не из самых простых, но и не архисложная. Я делал такие много раз. В те годы мы пользовались специальными зажимами, называли их «крокодилами» – ими пережимался весь желудок. Я установил этот зажим, но, как мне показалось, не совсем удачно. Нужно было поправить, но… Я на миг отвлекся, вспомнил почему-то про жену брата, сидящую в зале ожидания… Я был в сильном замешательстве. Медсестра подала мне пинцет, но я уронил его на пол. Меня бросило в пот так, что капли обильно потекли на глаза. Санитарка стала вытирать мне пот салфеткой, а ассистент спросил, все ли со мной в порядке. «Да, все в порядке». Я оставил все, как есть, и продолжал работать дальше.

Он надолго устремил глаза куда-то в окно.

– Этот «крокодил» соскочил. Началось массивное кровотечение. Ассистент пытался пережать сосуды, но зажим соскакивал. К тому же у пациента была плохая свертываемость крови. Положение становилось критическим. Я так и не смог остановить кровотечение. Смерть наступила через тридцать семь минут.