Наталья Иртенина - Застенок

Так зародилось в русском характере одно из его главных, всеми признанных, философией оприходованных и наукой встроенных в понятие «русская ментальность» качеств – а именно широта отечественной души. Ибо ничто так не способствует развитию широты души, как постоянно, вседневно реализуемый в ней, в душе, принцип memento mori, помни о смерти, живи так, будто живешь последний день. Раздай все нищим, закати пир на весь мир, раззудись рука, разгуляйся душенька, ходи колесом, смотри соколом, море по колено, горы по плечу, гулять так гулять, а того, кто будет тому мешать, соплей перешибем.

Русское отношение к смерти, что там ни говори – особое. Не западное, не восточное, а свое, специфическое. А уж из этой особости растут все остальные. На Западе смерть – это что? Пугало для общественности и отдельно взятой личности. На востоке смерть – ритуал и гробы в подарок на день рожденья. В России? Русские любят смертушку, смертыньку. Она у нас в крови – иногда сидит смирно, но чаще требует освобождения, хочет воли вольной, желает пролиться на землю с горячей кровушкой и рвется наружу, не спросясь разрешения. Поэтому в России так любят кровопускание – массовое и единичное, – крепко спаянное с покаянием Богу живому, смертию смерть поправшему, который и Сам – первая любовь у русских.

А уж это соответственно – скрытая ненависть к дольнему миру, поплевывание на юдоль сию шелухой от семечек и царское пренебрежение земными благами. О, русская душа! Широка и бездонна ты еси, не вычерпать тебя ни шеломами дружинными, ни котлами походными, ни другой посудой. Неохватная ты, неистощимая, неподъемная. Не объехать тебя, не обойти в триста лет, не измерить ни аршином, ни километром. И диву дивятся все, на тебя глядючи, и рты разевают, и глаза потирают. И откуда ж ты такая взялась и куда летишь, птица-тройка удалая?

А и взялась же ты из любви народной, широты неоглядной, смертушки родимой, единственной, слезами горючими омываемой, песнями призываемой, горечью украшаемой, во хмелю ласкаемой, за пояс затыкаемой, на бой вызываемой, на пир приглашаемой.

Такая она, русская душа, не чета другим. Из царства смерти и теней произрастает, в Небеса заповеданные затылком упирается, будто атлант, купол мира держащий. Потусторонняя русская душа! Да куда ж ей, горемычной, с таким генетическим набором в мировое сообщество?! Ей бы наособь что-нибудь. Чего и умом понять нельзя. А иначе – грех будет…

Крепко поразмыслив, Роман решил эти мысли свои в «Дирижабль» не носить, держать дома. Русская идея, пустившая корни в его компьютере, могла оказать вредное воздействие на слабые, неподготовленные души, вырасти в нечто непотребное, быть превратно понятой обывателем и вообще выйти боком, как всякое гениальное изобретение. Поэтому держать ее следовало взаперти.

Маньяк тем временем все крепче пленял его душу.

С наступлением поздней летней темноты мысль о маньяке наполняла Романа беспокойством, гнала на улицу, тянула в малолюдные места, в темные провалы дворов, тупиков, пустырей. Роман искал маньяка чтобы остановить его, уничтожить. Я тебя породил маньяка, я тебя и убью. Потому что всякий палач непременно висит на крюке у другого, большего палача, как и у всякой жертвы имеется своя добыча.

Охотник шел по следу. Но след был настолько неясен, размыт, что давал глазу, нюху и интуиции полную свободу выбора. Роман брел наугад, тревожно вслушиваясь в звуки и вглядываясь в темноту неосвещенных улиц, засматриваясь на одиноких прохожих, пытаясь угадать в них маньяка. Лицом, одеждой, походкой маньяк не отличался от обычных людей, его ничто не выдавало. Но это и было тем самым свойством, по которому можно узнать маньяка. Если ничто не выдает – это уже подозрительно, внушает недоверие. А вот если навстречу тебе несется на всех парах придурок, обвешанный железом, клацающий зубами, бряцающий заточками и ножами, не чета кухонным, и при этом издающий воинственные кличи диких племен и изрыгающий брань пополам с угрозами – здесь не может быть двух мнений. Будьте спокойны, это однозначно не маньяк. Маньяки так эксцентрично и вульгарно себя не ведут.

Поэтому, увидев целую толпу неманьяков, мчащихся прямо на него, Роман попытался сохранить присутствие духа. Удачная попытка, как минимум, помогла ему остаться на ногах. Сообразив, что эти неманьяки не его ищут и сейчас попросту затопчут, он вовремя успел отскочить в сторону и прижаться к стене. Неманьяки пронеслись мимо. Они не были экипированы, не размахивали клинками, не крутили над головой цепями и выглядели всего лишь на время взбесившимися семьянинами, домашними мужьями, безвредными работягами, крестными муками своих терпеливых жен. Поголовье промчавшегося стада оказалось небольшим – четыре хрипло дышащих особи. Толпой они показались охотнику лишь в начале – у страха в глазах всегда двоится. А экономные вопли неманьяков – чтобы не сбить дыхание, и без того неровное, страстно прерывистое, – прояснили ситуацию.

– Наших бьют!

– Урою гадов!

– Фитилем скручу, морду в ж… вставлю!

– Достали эти вечные жидомасоны!

Угрюмо-раззадоренное стадо дружно нырнуло в темную подворотню. Оттуда слышался неясный шум битвы, доносились глухие крики и звуки нешуточных ударов. Роман потрусил вслед за стадом неманьяков.

Выбравшись с захламленной территории к слабо освещенному ристалищу, он занял место в зрительном зале, у дырявого заборчика. Неманьяки быстро смешались с толпой дерущихся. Отличить наших от не наших теперь было невозможно, понять, кто с кем дерется и за какие общественные идеалы – тем паче. Масштаб битвы впечатлял – друг дружку колошматило около трех десятков бравых парней. Это напоминало старинное русское народное развлечение «стенка на стенку». Только здесь стенки пошли уже вкривь и вкось, разобрались на сегменты, смешались в окрошку и затеяли беготню по арене. Отовсюду слышалось бодрящее:

– Х-хэк!

– Мужики, не посрамите!

– Ну, гад, держись!

– Еще? П-па-а-лучите!

– Отвали, урод, убью!!!

– Бляха-муха, ты же, шволочь, мне жубы выбил!

– Ах ты, жидовская морда, русской крови не видел?

– От пархатого слышу, сектант гребаный!

– Да я тя щас…

– Был ты Вечный жид, станешь увечным…

– Бей их, мужики, круши сионистский капитал!

– Ааа, разойдись, порешу всех к едреной фене!

Приглядевшись к обстановке, Роман выяснил, что в зрительном зале он не один. Битва происходила у помойки, за ровной батареей пузатых мусорных баков прятались тени, осторожно и опасливо выглядывая из убежища. Видно, местным бомжам зрелище пришлось не по вкусу. А кому бы это понравилось, когда собственная берлога и порожек перед ней превращаются в гладиаторскую арену, на которой три десятка мордоворотов, обзывая зачем-то друг дружку жидами, стукаются лбами, машут кулаками, гневно сопят, ломают себе ребра и вообще разводят беспокой и бестолковую возню?