Наталья Иртенина - Застенок

С этими словами мент ударил кулаком Атланта по макушке, где приютилось в гнезде яйцо. Скорлупа сложилась всмятку, и яичное содержимое весело заструилось по лицу Атланта.

А тот захохотал и принялся размазывать бело-желтые потеки, радостно ухая, как в бане под веником, и приговаривая:

– Ах, хорошо, ух, вот это я одобряю, ох, любо, братцы!

Вечный жид аж поперхнулся в кустах, выскочил и завертелся юлой вокруг благолепствующего Атланта:

– Чего хорошо-то, ну чего хорошо? Нет, ты мне скажи, что ты тут веселишься, если Россия гибнет в сточных водах третьего мира? Чего хорошего, я спрашиваю?

– Дурак ты, Агашка, хоть и Вечный, – отвечал ему, хохоча, Атлант. – Тебе бы только кроссворды разгадывать, а не в высшие сферы со своим рылом лезть.

А в это время в синем небе пролетал Ефросин с ларцом семи стихий под мышкой, и прокурлыкал с высоты нежным журавлиным кличем:

– В яйце найди ответ – тьма ангелов с иглы вспорхнет во славу Божью…

– Во, верно дед говорит, – поддакнул вслед улетевшему Ефросину Атлант, а из его кармана вылез Вася собственной персоной, вдребезги пьяный, с черной дырой промеж глаз и пустой трехлитровой бутылью в руках.

– Веселие Руси – есть пити, – официально заявил он. – Па-прашу немедленно вставить этот пункт в Русскую Синергию.

И прежде чем снова скрыться в кармане Атланта, Вася запустил бутылью в Вечного жида, заорав при этом:

– Пусть коровьи лепешки идет убирает, мозгляк!

Бутыль врезалась в Агасферов череп, однако ни снаряд, ни мишень от столкновения ничуть не пострадали. Но Вечный жид обиделся и объявил, что протестует против насилия над свободной личностью и будет жаловаться куда следует.

Тогда Атлант, снова захохотав, подхватил Вечного жида за шиворот, вытряс из него душу, а затем подвесил на фонарном столбе.

– О! Я памятник воздвиг тебе нерукотворный, – сообщил Атлант.

Проходивший мимо пастор Шлагг из далекой немецкой земли сокрушенно поцокал языком и покачал в недоумении головой:

– Россия – удифительная страна, – сказал он с ужасным тевтонским акцентом. – Это какое-то другое исмерение. Сдесь не федают, что тфорят. И чем польше не федают, тем польше тфорят. Чудеса!

– Иди, иди, добрый человек, – замахал пастору мент Иннокентий. – Пока тебе не наклали по шее. Нам ведать ни к чему, у нас мифологическая эпоха во веки вечные. Так что топай отсюда, дедушка.

Пастор Шлагг, уязвленно цокнув напоследок, поспешил унести ноги с лихого места. А Василь Василич Розанов, непонятно откуда взявшийся, расположившись уединенно, на пригорке, хитро улыбнулся и оповестил всех собравшихся:

– Посмотришь эдак на русского человека острым глазком… Посмотрит он на тебя острым глазком… И все понятно. И не надо никаких слов, – потом поднял палец вверх, лукаво сощурился и вкрадчиво произнес: – Вот чего нельзя с иностранцем.

Слово «иностранец» он выделил особо, выразительно посмотрев вслед улепетывающему пастору Шлаггу.

И тут же пропал. Исчез, словно в воздухе растворился, напитав его узорными словами. Будто рассыпался в ворох осенних листьев, кружащихся в легком и грустном вальсе.

Вслед за Василь Василичем увязался и хоровод Русских идей, растворившись в прозрачном сентябрьском воздухе. Мент Кеша бросился вдогонку за беглянками с криком:

– От мента еще никто не уходил! – но хоровод неуловимо проскользнул у него между пальцев и окончательно пропал из виду. Только в воздухе, тут и там, выстреливали искорки.

– Эх вы, русские раззявы, – злорадно закричал с фонарного столба Вечный жид. – Все-то вы теряете, ничего удержать не можете. А туда же – Россию спасать! Ничего у вас без меня не выйдет. Снимите меня отсюда, тогда скажу, что делать.

– Виси, виси, – ответил Атлант. – Тебя тут никто не спрашивает, что делать. Слышал, чего Василь Василич сказал? Не надо нам никаких слов.

– Да вы ж без меня как дите без мамки, – кричал Вечный жид. – Промеж себя вы ничегошеньки не поймете в своей России.

Тут опять из кармана Атланта вылез Вася, молодцевато спрыгнул на землю и бросил в Вечного жида резиновой дубинкой.

– Мое достоинство! – истошно заорал мент Кеша.

Дубинка ударила Вечного жида по лбу, и из глаз его посыпались маленькие синие звездочки.

– Это тебе за Русскую Синергию, – возгласил Вася, отрясая руки. – Русский с русским всегда договорится. А ты в чужую идею не лезь. Все равно ни хрена в ней не смыслишь.

– Да нет же у вас никакой идеи, вы голодранцы, – продолжал изрыгать оскорбления Вечный жид.

Мент Кеша, подобрав свою дубинку и прицепив куда надо, благодушно проворчал:

– Что верно, то верно, – и развел руками. – Мифологическая страна. Тонкое место. А где тонко, там и рвется. У нас тут, можно сказать, в каждом пне русская идея живет. И по воздуху вон, – мент показал на вспыхивающие тут и там маленькие огоньки, – летают. Ишь, шустрые. Да только какие ж это идеи? Их умом не понять, словами не высказать, и глазами не всегда углядишь. Вот она, – мент махнул рукой, – широка страна моя родная.

Но тут с ментом Кешей стали происходить метаморфозы. Он уменьшился в росте, поседел, изменился лицом, ментовская форма на нем превратилась в гражданский наряд. И мент уже был не мент, а поэт Тютчев, небольшой старичок с седыми одуванчиковыми волосами, в круглых очках и с пледом, наброшенным на плечи. Зябко кутаясь в шерсть, поэт Тютчев продолжил Кешину мысль:

– Россия – сфинкс, но нет и не было у ней от века никаких идей. Чему бы жизнь нас ни учила, а сердце верит в чудеса. Здесь в каждом дереве – дриада, в каждой луже – водяной.

И взмахнув пледом, будто огромным крылом, поэт Тютчев взмыл в воздух и стал быстро подниматься все выше и выше, пока не превратился в маленькую точку на небе, а затем вовсе растаял в бледной лазури.

– Чудеса, чудеса. Видали мы такие чудеса, – прогундосил с фонаря Вечный жид. – Чудеса в решете.

Но тут терпение у всех лопнуло – дружно выворотили фонарный столб из земли, подобрали возмущенно вопящего Вечного жида за руки-ноги и, раскачав, выкинули в синее море-Дон, в точности как Стенька Разин вышвыривал за борт своих персидских княжен. И поплыл Агасфер, несомый вольными водами, по дорожке мертвых к самым вратам царства теней и вечного мрака.

А после этого все сели пировать за стол, песни петь, сказки сказывать, уши развешивать, дивясь на мироздание и восхищаясь многообразием окружающей действительности. Особливо стихийной русской действительности.

И много там разного народу было, мед-пиво пило, рты разевало, да глаза таращило. А под конец на сцену вышел сам Александр Сергеич Пушкин. Минутку постоял, склонив голову на грудь и заложив руку за отворот сюртука, а потом, очнувшись от гениальных дум, прочел стихотворение, встреченное громом аплодисментов. Стихотворение называлось по-ученому – «Русская идея, или Посвящение в российскую историю». И были там такие строчки: