Эвелин Беркман - Случайный спутник

Он вдруг притих, но не так, как раньше, а на глазах обратясь в незнакомца, причем враждебно настроенного. Потом почти вкрадчиво осведомился:

— Кто тебе рассказал? Она смотрела, не понимая.

— Кто рассказал тебе?

— Что рассказал? О чем?

— Ну, не надо притворяться, — мягко укорил он. — Особенно после того, что ты сейчас сказала.

— А что я сказала? — изумленно спросила она.

— Ты сказала: «я не хочу собственными руками сгубить свою профессиональную репутацию», — процитировал он, еде лав особое ударение на «я». — Это намек, не так ли, радость моя?

— Я не говорила этого. То есть я не так это сказала. Я только сказала, не хочу портить себе ре…

— Ударение, — перебил он. — «Я не хочу». Эмфаза. Я же не глухой.

— Но я не имела в виду.

— Я знаю, что ты имела в виду, — по-прежнему мягко перебил он.

Они помолчали. Марта, вне себя от удивления, не знала, что и думать, но чувствовала, что случайно, помимо воли, ступила на опасную почву. Она поняла это по его взгляду — холодному, мучающему. Таким она еще никогда его не видела. — Значит, ты все знала обо мне. — Он улыбнулся. — Конечно. Я должен был догадаться, что найдутся добрые души тебя просветить. Кто? Кто, Марта? Скажи мне. Она недоуменно покачала головой.

— Эдмондс? Лесли? Соунс? Ну конечно, Соунс. — Он улыбнулся еще шире, и ей стало вдруг страшно. — Я просто слышу, как он предупреждает тебя не приближаться к парии, к неприкасаемому. Да. Я попался. В самом начале того, что принято надавать головокружительной карьерой. Я не сделал ничего чудовищного — не более того, что благополучно сходит с рук большинству. Просто они не попадаются. А я попался. Не повезло. С тех пор я — белая ворона. Все было кончено прежде, чем началось… Так же, как у этой красотки на гробнице. — Его улыбка остановилась уже не улыбкой — оскалом, и это было ужасно. — Так, с тех пор для меня все двери закрыты. Я прозябаю на чужие по дачки…

— Тревор, — перебила она. — Не надо, я не хочу слышать об этом.

— Всякая грязная работенка, поденщина, пустячные поручения — приклей там, зачисть здесь — вот мой удел. При этом они так осторожны, что не доверяют мне ничего, имеющего хоть какую-то ценность. О, эта их доброта! Я бы вбил ее им в глотки! — Он больше не контролировал себя, его несло. — И Соунс присматривает за мной во имя былой дружбы с моим отцом! Таскает меня в этот клуб, мавзолей чертов, будь он неладен! Почти забытая сцена вспомнилась Марте. Теперь она поняла, почему ей показалось тогда, что один из мужчин по-родительски опекал другого, угрюмого. Впечатление было верным, несмотря на все ее тогдашнее неведение.

— И ты пытаешься убедить меня, что ничего не знала? — Он все больше пугал ее своей улыбкой.

— Я и не знала. — Чистая правда, но прозвучало неубедительно. — Ни один человек не сказал мне о тебе ничего плохого.

— Так я и поверил! — отрывисто засмеялся Тревор. — Я у тебя в руках, ты поймала меня и прекрасно это знаешь. Знаешь, что в одиночку выставить эту штуку на продажу я не могу, — он показал на рубин. — Я засветился, весь профессиональный мир знает об этом. Меня мигом заподозрят. Ни при каких условиях мне нельзя действовать открыто. Я обречен держаться в тени, кто-то другой должен выйти на сцену вместо меня. Ты могла бы мне помочь, — в голосе зазвучал пафос, — но ты не хочешь! Держишь форс, потому что знаешь: я беспомощен, у меня связаны руки. Ты нужна мне, а я тебе, в общем-то, нет. Это ты тоже понимаешь. Для меня это вопрос жизни и смерти, но ты и пальцем не пошевельнешь, чтобы помочь мне!

Это была почти истерика. Глаза горели, выделяясь на влажной белизне лица: он обливался потом в промозглой сырости склепа. Несмотря на оторопь и сумятицу в мыслях, она нашла определение для происходящего: танталовы муки. Еще здесь, в двух шагах, лежит спасение — а он не может им воспользоваться. Более всего ему нужно сейчас укрыться в тени репутации человека, который общепризнанно — вне подозрений, который мог бы стать фасадом в его сомнительной сделке, мысль о том, что столь безупречная личность никогда не предложит ему своих услуг, что для него подобное предложение достижимей вершины Эвереста, — эта мысль, видела Марта, была выше его понимания. Ибо он искренне верил, что все продажны, и что такие слова, как честь, порядочность, честность — смехотворные заклинания, этикетки на бутылках, которых ничего нет. Все это, с горечью поняла Марта, и было причиной его моральной неустойчивости, его самомнения, бесконечной способности к самообману. Иначе говоря, он был хронически неспособен верно оценивать тех, с кем имел дело

— Послушай, Марта. — Вкрадчивая мягкость тона предвещала взрыв. Марта, милая, послушай!

— Послушай ты меня! — закричала она в отчаянии. — Это мое! Это не мое и, уж конечно, не твое, неужели ты этого не понимаешь? Перестань меня уговаривать, это бесполезно. Я сделаю то, что сочту нужным, и здесь тебе нечего сказать, Тревор!

— Не двигайтесь, — прозвучал вдруг загробный голос, неестественно гулкий под сводчатым потолком. — Вы, двое, не двигайтесь.

И, переборов мгновенное оцепенение, они медленно повернулись на звук туда, где в проеме арки, на верхней ступеньке лестницы стоял Ставро.

Марта мгновенно догадалась, что Ставро явился на их сердитые голоса, тогда как отголоски ссоры, гуляющие в пустом пространстве церкви, позволили ему приблизиться незаметно, заглушив звук шагов. Он был таким же, каким она его помнила, — больным, уродливым, с глинистого оттенка лицом. Н немощное тело, словно заражаясь от близости к сокровищу, излучало энергию высокого напряжения. Он был опасен. Не обращая внимания на Марту, не спуская с Тревора глаз, он стал осторожно спускаться, нащупывая ногой каждую ступеньку. То, что в его руке был револьвер, выглядело совершенно естественным.

— Как всегда, как всегда, — бормотал он, как бы причитая в унисон каждому шагу вниз по лестнице. — Я должен был знать, что все сызнова повторится, что будет как всегда…

Значение этих слов тогда ускользнуло от Марты. Она наблюдала за Ставро, который не отрывал взгляда от Тревора, застывшего с мрачной гримасой на лице. Настороженная неподвижность Тревора не избежала внимания Ставро: Шевельнешь рукой — пристрелю!

Ставро остановился в нескольких шагах от них, на расстоянии, с которого можно было держать события под контролем, и охватил взглядом все: Тревора, Марту, разверстую гробницу, высохшее тело на полу, красную каплю рубина на груди мумии. Потом снова впился глазами в Тревора, медленно покачивая головой, словно в подтверждение каким-то своим выводам, и ухмыльнулся.

— Ты говорил, она не пойдет другой раз в церковь? — тихо пропел он, силясь быть ироничным, хотя гнев сотрясал его, мешал дышать. — Ты так сказал, да? Что она уже была там и не пойдет больше? Но я — Ставро, и я знаю две вещи. Одна: я не верю ни единому твоему слову, еще с Египта. Вторая: что-то подсказывало мне, что она снова пойдет в церковь, потому что дольше искать негде. Послушай, ты! Тебя еще на свете не было, когда я нашел коринфскую чашу, и первую солнечную ладью, и с полсотни других вещей. Это мне ты хочешь врать? Ставро? — Монотонный речитатив был пропитан презрением. — Я скажу тебе что-то, мой маленький мистер, я дам тебе хороший совет: не ври, потому что ты врешь паршиво. Плетешь небылицы и думаешь, что тебе верят, потому что хочешь, чтобы тебе верили. Нет, мой маленький мистер, не все люди такие дураки, как ты. Не берись ни за обман, ни за воровство. Они тебе не по зубам. Ты хочешь это делать, да, для любой грязи ты достаточно плохой и небрезгливый, да, но недостаточно умный. Понял? Оставь дело тем, кто умнее тебя.