Лео Перуц - Ночи под каменным мостом. Снег святого Петра

– Крестьяне говорят, – продолжал лавочник, – что господин барон в честь праздника намеревается простить некоторым должникам накопившиеся за ними недоимки арендной платы. Но я этому не верю. Ведь это означало бы нарушение установленных правил! Я-то уж знаю господина барона. Он, конечно, сочувствует бедным людям, но в тех случаях, когда речь идет об арендной плате, он шутить не любит. Правила необходимо соблюдать, иначе мы Бог знает до чего дойдем. Стоит только крестьянам заметить, что в отношении арендной платы не соблюдается прежний строгий порядок… В чем дело, малыш, чего ты так спешишь? Что, где-нибудь пожар? Что ты говоришь? На тридцать пфеннигов табаку для твоего деда? Вот тебе твой табак, да смотри, не потеряй его и не забудь кланяться от меня своему деду. Ну а теперь беги вовсю, только смотри, не опрокинь колокольню!

Эти слова относились к маленькому мальчугану, который в этот момент принялся нетерпеливо стучать своими монетами по стойке, чтобы прервать поток красноречия лавочника.

Как в лаборатории, так и в смежной с нею комнате было темно. Я постучал еще раз и немного сильнее, но в доме было по-прежнему тихо. Никто не пошел открывать дверь. Мною овладело чувство тревоги. Обычно в это время дня Бибиш бывала в лаборатории. Уж не уехала ли она? Может быть, барон снова откомандировал ее в Берлин? И она сейчас опять проезжает в зеленом «кадиллаке» по площади Оснабрюкского вокзала… Нет! Это невозможно! Если бы ей пришлось уехать, она бы меня об этом уведомила. После всего того, что произошло между нами, она не могла уехать, не попрощавшись со мной. Но, может быть, она закончила свою работу? Ей удалось уничтожить характерный запах полученного ими с бароном препарата (а он и впрямь был ужасно затхлый, меня в прошлый раз чуть не стошнило), и теперь они готовятся провести свой опыт в широких масштабах. Ну конечно, так оно и есть! Все обитатели деревни приглашены сегодня на барский двор. Два шкалика водки каждому и пиво в неограниченном количестве. В пиво подмешать препарат нельзя, ибо точная дозировка становится невозможной, раз каждый может выпить, сколько ему заблагорассудится. Но в водку! Вместе с водкой крестьяне выпьют и тот одурманивающий яд, который добыла Бибиш. А завтра вся церковь будет, пожалуй, переполнена молящимися крестьянами… И почему, собственно говоря, пастор так восстает против этой затеи? Завтра Бибиш придет ко мне, как обещала. «Как только работа будет закончена, я не заставлю тебя ждать», – сказала она в прошлый раз.

Я отправился на барский двор. Там не было никого, кто мог бы сказать что-нибудь вразумительное о местонахождении барона. Все слуги скорее всего находились в большом зале или в здании конторы и были заняты приготовлениями к празднеству. Я вошел в приемную. Затемненный абажуром свет падал на две фигуры, молчаливо восседавшие друг против друга в креслах с резными деревянными подлокотниками. Одна из этих фигур поднялась при моем появлении, и я узнал в ней пастора.

– Добрый вечер, доктор! – приветствовал он меня. – Вы ищете господина барона? Вот он сидит перед вами и спит как младенец. Мне тоже необходимо с ним переговорить. Не стесняйтесь, подходите поближе! Его, по-моему, и пушками не разбудишь.

Я бесшумно притворил за собой дверь и на цыпочках подошел к барону. Он сидел, немного наклонившись вперед, голова его покоилась на руках, из груди вырывалось мерное и спокойное дыхание. На столе перед ним лежала раскрытая книга. Сон овладел им при чтении Лукиана.

– А вы, ваше преподобие, не намерены разделить с ним бремя ответственности? – спросил я тихо и робко. – Разве то, что он затевает, не совершается во благо церкви Христовой?

– Нет, – ответил пастор спокойно и решительно. – Церковь Христова не имеет ничего общего с планами и намерениями этого человека. Церковь Христова построена на всемогуществе Божием, а не на людском любомудрии. Человек существует на земле для того, чтобы по доброй воле и от чистого сердца славословить Господа. Разве вы этого не знаете?

Я промолчал. В передней царила полная тишина, нарушаемая лишь легким дыханием спящего.

– А почему, ваше преподобие, вы не запретили своей пастве прийти сюда? – спросил я.

– Я помышлял об этом, – ответил он. – Но это не помогло бы, они все равно пришли бы. Мои духовные чада не слушаются меня.

– Если в планы и расчеты этого человека не вкралось никакой ошибки, – сказал я, – то морведские крестьяне будут вам отныне слепо повиноваться.

Пастор поглядел на меня, а потом на барона, мирно спавшего в кресле.

– Вы думаете? – сказал он. – Вы что, знаете здешний народ? Да знаете ли вы вообще людей, молодой человек? Я постарел в кругу местных крестьян и дровосеков, я сроднился со всеми их заботами. Мне ведомы их мысли, желания, страсти, и я знаю, что шевелится в потаенной глубине их душ. Так вот, мне страшно…

Он указал рукой на барона.

– Я пришел сюда для того, чтобы еще раз поговорить с ним. Я полагал, что мне удастся в самый последний момент настроить его на другой лад, переубедить его, удержать, показать, какую ужасную ответственность он на себя принимает. И вот уже более получаса я сижу напротив него и наблюдаю за тем, как он спит. Хоть бы дрожь тревоги пробежала по его лицу, хоть бы легкий стон вырвался из его груди и нарушил мирное спокойствие его сна! Взгляните только, как безмятежно он спит! Человек, который за час до наступления самого решительного момента в своей жизни может спать таким спокойным сном, не поддастся ни на какие увещания. Такого человека невозможно переубедить. Мне нечего сказать ему. Я ухожу. Спокойной ночи!

Я тоже покинул приемную и отправился наверх искать Бибиш.

В маленькой гостиной, где барон фон Малхин имел обыкновение пить свой послеобеденный кофе и читать газеты, я наткнулся на Федерико и князя Праксатина. Они сидели за карточным столом. При моем появлении Праксатин приветливо и несколько рассеянно кивнул мне головой и больше не обращал на меня никакого внимания. Федерико же следил за мной поверх карт испытующим и настороженным взглядом. Он знал, что я возвращаюсь из дома лесничего. Обычно я приносил ему свежие новости о маленькой Эльзе, по большей части заключавшиеся в том, что здоровье ее улучшается и что она опять справлялась о нем. На этот раз я промолчал. Я вспомнил, что собирался посоветовать барону отправить ребенка на юг, но теперь это казалось мне не столько необходимым медицинским мероприятием, сколько гнусным предательством по отношению к Федерико. Под взглядом этих огромных и синих, как ирис, глаз, вопросительно уставившихся на меня, я почувствовал себя неуверенно. Мне было неловко встречаться с мальчиком взглядом, а потому я сделал вид, будто с интересом слежу за карточной игрой.