Лео Перуц - Ночи под каменным мостом. Снег святого Петра

Он склонился надо мною, намылил мне щеки и начал брить. К моему изумлению, он очень ловко справлялся с делом. Должно быть, он научился этому уже здесь, в больнице, подумал я. В Морведе его каждый вечер брил перед ужином один из камердинеров.

Закончив свою работу, он поднес к моим глазам небольшое ручное зеркальце. За все это время он не произнес ни слова. Но теперь уже я хотел поговорить с ним. Мне изрядно поднадоела вся эта игра, и я не мог допустить, чтобы он ушел, не дав мне ответа на все терзавшие меня вопросы. Я должен был наконец узнать, где находится Бибиш, что произошло с бароном фон Малхиным и Федерико. Ему это было наверняка известно, и он должен был все рассказать мне.

– Как вы попали сюда? – спросил я тихо. Он сделал вид, будто я говорил не с ним.

– Как случилось, что вы оказались здесь? – продолжал я допрашивать его.

Он пожал плечами и сказал своим мягким певучим голосом:

– Вы, кажется, выразили желание побриться. Вот доктор и послал меня.

Я потерял всякое терпение.

– Неужели вы до сих пор думаете, что я вас не узнал? – спросил я резким тоном, но все же достаточно тихо, чтобы сестра милосердия не могла услыхать моих слов.

Он сразу забеспокоился и стал упорно прятать от меня глаза.

– Узнали меня? – пробормотал он угрюмо. – Что ж, пусть так. Да вот только я-то вас не знаю. Ну вот, я вас побрил… Нужен ли я вам еще? Видите ли, мне необходимо побрить еще несколько человек.

– Аркадий Федорович! – произнес я тихо. – Когда я видел вас в последний раз, вы несли в руках красное знамя и распевали «Интернационал».

– Что, вы говорите, я нес? – спросил он.

– Красное знамя.

Тут он не на шутку перепугался. Лицо его сначача залилось краской, а потом побледнело.

– Никому не может быть никакого дела до того, что я делаю в свободное от работы время, – сказал он громко, так что сестра милосердия подняла голову и стала прислушиваться. – Я исполняю свои обязанности не хуже остальных.

Он злобно посмотрел на меня, быстро уложил свои вещи и, выходя из комнаты, буркнул на прощание:

– И вообще все это никого не касается!

Затем он вышел, громко хлопнув дверью.

Немного погодя в палату вошел доктор Фрибе. Он присел на край моей постели и принялся болтать о разных вещах. Вдруг он сказал:

– Послушай, ты, кажется, крепко повздорил с нашим больничным служителем? Бедняга совсем растерялся. Пришел ко мне и стал жаловаться на тебя. Якобы ты упрекал его за политические убеждения. Господи, да тут у нас каждая собака знает, что он носит Красное знамя во время коммунистических демонстраций! Он состоит в партии. Нельзя, конечно, сказать, чтобы это был светоч ума, но он хорошо справляется с возложенными на него обязанностями и вообще совершенно безобидный человек.

– Я так не считаю, – сказал я. – Этот человек притворяется. Он разыгрывает из себя идиота, неизвестно ради какой цели.

– Не может быть! – воскликнул доктор Фрибе. – Неужели, правда? Откуда ты его, собственно говоря, знаешь?

– Я встречал его в деревне, в которой исполнял обязанности врача.

– Вот как? А как называется эта деревня?

– Морведе.

– Морведе, – задумчиво повторил он, – Да, в этой местности действительно имеется поселение с таким названием. Однажды у нас в больнице был пациент из Морведе, он служил там на сахарном заводе.

– В Морведе нет никакого сахарного завода, – возразил я.

– Ты ошибаешься, там должен быть сахарный завод. Итак, ты встретил нашего больничного служителя в Морведе? Это любопытно. Что же он там делал?

– Он служил управляющим в барском поместье.

– Брось! – сказал доктор Фрибе. – Этот человек столько же понимает в сельском хозяйстве, сколько я в охоте на кенгуру. В лучшем случае он сможет отличить быка от коровы, да и то с трудом. Как же он мог быть управляющим имения?

– Ты мне не веришь, – безнадежно вздохнул я, – Нет смысла дальше распространяться на эту тему. Может быть, ты не поверишь и в то, что… Скажи-ка, ты еще помнишь ту студентку-гречанку, которая работала с нами в бактериологическом институте? Ее звали Каллисто Тсанарис.

– Конечно, – ответил он. – Я ее отлично помню.

– С нею я тоже встречался в Морведе.

– Вот как! – недоверчиво хмыкнул он. – Дело в том, что она замужем здесь, в Оснабрюке. Ты уверен, что говоришь именно о ней? Ты точно разговаривал с нею в Морведе?

Я не смог удержаться от смеха.

– Разговаривал? – воскликнул я. – Да она была моей любовницей.

Конечно, я сейчас же пожалел о том, что у меня вырвались эти слова. Я был страшно зол на себя. Я позволил ему выпытать мою тайну, отдал и Бибиш, и самого себя в его руки.

– Естественно, ты будешь молчать об этом! – накинулся я на него. – Я задушу тебя, если ты кому-нибудь хоть слово скажешь об этом.

Он улыбнулся и сделал успокоительный жест.

– Успокойся! – сказал он. – Само собою разумеется, что я не стану выдавать твоих секретов. Итак, она была твоей любовницей?

– Увы, всего лишь одну ночь. Может быть, ты и тут мне не веришь?

– Ну что ты! – ответил он очень серьезным тоном. – Разумеется, верю. Да и почему бы мне не верить тебе? Ты очень хотел, чтобы она стала твоей любовницей, значит, она должна была стать ею в твоем представлении. Ты добился невозможного – но лишь во сне, Амберг! В лихорадочном бреду, посещавшем тебя, когда ты лежал и бредил вот на этой самой больничной койке.

Ледяной озноб пополз по моему телу. У меня было такое ощущение, словно холодная рука пробирается к моему сердцу и хочет его остановить. Мне хотелось крикнуть, но я был не в состоянии произнести ни звука. Я уставился на человека, сидевшего на краю моей постели… Судя по его виду, он говорил правду. «Нет, нет и нет! – возмутилось все мое существо. – Он лжет, не слушай его! Он хочет украсть у тебя Бибиш! Он хочет украсть у тебя все. Пусть он уйдет! Я не хочу его больше видеть!» Затем я совсем ослаб. Я едва мог дышать – до того утомленным я чувствовал себя. Мною овладело безграничное малодушие и безнадежность. Я понял, что он говорит правду, – Бибиш никогда не была моей возлюбленной.

– Не гляди на меня так растерянно, Амберг, – сказал доктор Фрибе. – И не относись ко всему происшедшему чересчур трагично. Сон щедрой рукой расточает нам все то, чего мы лишены в нашей скудной реальной жизни. Подумай, во что со временем превращается так называемая «действительность» и что нам от нее остается? То, что мы пережили, постепенно бледнеет, становится призрачным и когда-нибудь окончательно рассеется, подобно сну.

– Уходи! – сказал я и закрыл глаза. Мне хотелось остаться одному. Каждое произносимое им слово причиняло мне боль.

Он поднялся на ноги.

– Ты справишься с этим, – сказал он, уходя. – Когда-нибудь тебе все равно пришлось бы узнать истину. Завтра ты уже совсем иначе будешь относиться ко всему этому.