Майкл Грубер - Тропик ночи

Дом их обставлен сборной мебелью без претензии на стильность; на стенах постеры в металлических рамках и оригинальные картины. В гостиной, где меня усадили на обитый коричневым вельветом диван, полно книг, и ясно, что их читали и читают; на одной из стен огромная стереосистема, вокруг нее громоздятся во множестве долгоиграющие пластинки и диски. Боюсь, что я (это я-то, которую с детства приучали не задавать неуместных вопросов!) применила к Мурам лучшие достижения техники антропологического опроса. К счастью, эта американская чета, видимо прошедшая сквозь горнило множества групповых собеседований разного рода, не предъявляла претензий по поводу вторжения в их частную жизнь. Они были без памяти рады новостям об их сыне.

Я узнала, что, когда Синди после очередного аборта в результате неудачной операции лишилась возможности иметь детей, они с мужем решили усыновить ребенка, и — вопреки предубеждениям расистски настроенных буржуа, — ребенка, принадлежащего к одному из угнетаемых меньшинств. Колесо судьбы повернулось и предоставило им возможность усыновить мальчика в возрасте десяти недель, мать которого родила его в больнице Бельвю в Нью-Йорке и улизнула оттуда на следующий день после родов, оставив фальшивый адрес. Они дали ему имя Малькольм (без всякой связи с кем-либо) Де Уитт (в честь незадолго перед этим скончавшегося отца мистера Мура). Он был просто куколкой. Это определение я услышала из уст миссис Мур и записала его. Куколка куколкой, но, как заметил тут же мистер Мур, с первой недели он был острым, словно гвоздик с большой шляпкой. Воспитывали его в соответствии с новейшими гуманитарными установками — много движения, много внимания, никакой слащавости, Моцарт в детской, Монтессори [75] Монтессори (Montessori), Мария (1870–1952) — итальянский педагог, сторонница свободного воспитания детей. до поступления в школу. И они хотели привить ему принципы уважительного отношения ко всем расам. У Муров было множество друзей среди афроамериканцев и знакомых, усыновивших детей иной расы. В церкви, которую они посещали, было полно таких ребятишек — маленьких корейцев, маленьких китайцев, маленьких чероки, маленьких мулатов всех оттенков кожи, — и Мурам это казалось преддверием Утопии. И это могло быть так. Господь благослови их щедрые души, славные они люди, вот что главное.

Я рассматривала в альбоме фотографии Уитта (или Малькольма, как его тогда называли): улыбающийся младенец, потом весело смеющийся малыш, начинающий ходить, потом потерявший несколько молочных зубов мальчуган лет шести, все семейство в Диснейленде, снимок, сделанный во время Хэллоуина — накануне Дня всех святых, снимок, сделанный на церемонии по случаю окончания школы — улыбка вполне официальная, а на следующих снимках она вообще исчезает, выражение лица у юноши либо холодное, либо сердитое.

Родители считали, что это издержки переходного возраста. Дети все такие. К шестнадцати годам все придет в норму. Сами они в школьные годы тоже бунтовали и познакомились в тюрьме, куда попали после демонстрации на Мэдисон-сквер. Так что они не особенно тревожились, хоть и чувствовали некоторую душевную боль. Он не любил их? Это невозможно. Они любили его!

Я разбередила рану. Уитт уехал в Чикаго продолжать образование. Успехи у него были отменные. Они считали, что Уитт готовится к карьере юриста, и даже не думали, что он начнет писать стихи. В первый год он не приехал на Рождество, не приехал потом и на короткие весенние и долгие летние каникулы. Получил работу. Они хотели слетать к нему и повидаться, познакомиться с его друзьями, посмотреть, как он устроился… Нет, он слишком занят. Слишком занят для отца и матери?

Они узнали, чем он так занят летом, когда из Чикаго позвонила полиция. Его арестовали за участие в торговле наркотиками. Муры были там на следующий день.

Об этом я знала. Уитт рассказывал мне этот эпизод из его «жизни в гетто». Сам он не употреблял наркотики и не торговал ими, его загребли вместе дружками, их выдал осведомитель. Это была правда. Уитта загребли вместе с дружками, которым он лгал так же, как лгал всем прочим. Муры, естественно, были на его стороне, они знали все о свиньях-расистах, но дело обернулось тем, что Уитт не хотел, чтобы они были на его стороне. Произошла ужасная сцена в кабинете адвоката, после того как они поручились за сына и вытащили его из тюрьмы. Он обвинял приемных родителей в том, что они лишили его подлинной индивидуальности, его души чернокожего, что они использовали его как средство избавиться от своей чудовищной вины. Он хотел бы, чтобы его вырастила в своей общине его собственная мать, наркоманка и проститутка, тогда он стал бы хоть чем-то. Он мог бы стать черным киллером-наркоманом, но это лучше, чем быть белым ниггером. Обвинения с него были сняты, и Муры уехали. Это было все равно что уехать из морга, где они опознали тело собственного сына, лежащее на столе, как сказала Синди. Почему? Почему? Мы делали все как можно лучше. Я не в состоянии понять… Я тоже делала все как могла лучше.

Он больше к ним не вернулся, никогда с ними не общался, не отвечал на телефонные звонки, возвращал письма нераспечатанными. Поступил на работу в библиотеку, чтобы зарабатывать на жизнь. И ни единого слова за пять лет. А потом была поставлена «Музыка расы» и подхвачена Нью-Йорком. Не без сердечного трепета Муры поехали ее смотреть на Бродвей. И во втором действии увидели злую, издевательскую сатиру на свободомыслящую белую супружескую пару, которая усыновила черного ребенка. Они ушли в антракте. Синди после этого целую неделю плакала.

Я подумала, что могу это уладить. Вечно я думаю, что могу что-то уладить. Я попрощалась со Стэном и Синди на самой высокой ноте, пообещала поддерживать с ними связь и намеревалась поговорить с Уиттом, выбрав подходящее время. Ну, подумай, сказала бы я ему, ведь это патология, ты ведь уже не ребенок, они твои родители, они тебя вырастили, они вполне достойные люди. Все это нехорошо, неправильно.

Однако подходящее время все не приходило. Уитт работал, он всегда не мог оторваться от работы, стоило ему взяться за нее, даже в то лето, когда мы с ним поехали в Сайоннет. Над сараем для лодок было небольшое помещение, в котором жил сторож, когда он у нас был. Мы превратили это помещение в рабочую студию для Уитта. Как ни удивительно, у него сложились добрые отношения с моими родственниками. Мой отец относится доброжелательно к любому человеку, и главное, для него в этом отношении не имеет значения общественное положение, будь то Рузвельты, Кеннеди или парень, который убирает мусор, — он держится на равных со всеми, с кем ему приходится общаться. А Уитт тоже может быть обаятельным, и это пошло во благо.