Эрнст Гофман - Пустой дом

Разговор этот напомнил мне одно трагическое происшествие, случившееся недавно в моем собственном доме. В то время, когда Бонапарт наводнил своими войсками нашу землю, на квартире у меня стоял полковник итальянской гвардии. Он относился к числу тех немногих офицеров так называемой великой армии, которые отличались тихим, скромным поведением. Лицо его было покрыто мертвенною бледностью, мрачные глаза говорили о болезненной, глубокой меланхолии. Однажды, когда я находился в его комнате, он вдруг со стоном схватился за грудь, будто ощутил сильнейшую боль. Не будучи в состоянии произнести ни слова, он упал на софу, потом взор его словно застыл, а сам он одеревенел и уподобился бездушной статуе. Спустя некоторое время он вздрогнул, как будто внезапно пробудился ото сна, и пришел в себя; но был так слаб, что еще долгое время не мог пошевелиться. Мой врач, которого я к нему прислан, безуспешно испробовав все известные медицинские средства, стал лечить его посредством магнетизма; похоже, это на него подействовало, но, к сожалению, врач вскоре вынужден был прекратить лечение, ибо, магнетизируя больного, сам почувствовал крайнее расстройство здоровья. Однако же он успел завоевать доверие полковника, и тот поведал ему, что во время подобных припадков ему является образ девушки, с которой он был знаком в Пизе; и тогда ему кажется, что ее пламенные взоры пронзают его сердце, вызывая невыносимую боль, которая терзает его до тех пор, пока он не погрузится в беспамятство. От этого состояния остается тупая головная боль и слабость во всех членах. Он никогда подробно не рассказывал об отношениях, в которых, быть может, находился с этой девицею.

Войска должны были выступить в поход, повозка полковника, уже уложенная, стояла у дверей, а сам он завтракал; и вдруг в ту самую минуту, когда он подносил ко рту стакан мадеры, он вдруг с глухим вскриком упал со стула замертво. Врачи нашли, что с ним сделался удар. Несколько недель спустя мне принесли письмо, адресованное полковнику. В надежде узнать что-либо о родственниках полковника, чтобы сообщить им о его внезапной кончине, я решился распечатать письмо. Оно было из Пизы и состояло всего из нескольких слов без подписи: "Несчастный! Сегодня, 7-го числа, ровно в полдень, Антония, прижимая к себе твое вероломное изображение, скончалась!" Я посмотрел в календарь, в котором записал день смерти полковника, и обнаружил, что Антония и он умерли в один и тот же час.

Я уже не слышал ни слова из того, что далее рассказывал старик, ибо вместе с ужасом, объявшим меня при мысли, что мое собственное положение сходно с положением полковника, во мне вспыхнуло такое непреодолимое влечение к таинственному предмету моих мечтаний, что я не мог более ему противиться, вскочил со стула, выбежал вон и помчался к роковому дому.

Издали мне показалось, что сквозь спущенные жалюзи мелькает свет, но когда я подошел ближе, он исчез. В исступлении неутолимой любви я с силой толкнул дверь; она отворилась, и я очутился в слабо освещенной передней. Меня обдало душным, спертым воздухом; сердце мое, охваченное тревогой и нетерпением, сильно билось; внезапно раздался протяжный, пронзительный женский крик, отозвавшийся во всем пустом доме, и я, сам не знаю каким образом, вдруг очутился в просторной, ярко освещенной множеством свечей зале, обставленной в старинном духе раззолоченной мебелью и украшенной причудливыми японскими вазами. Густое синее облако курящихся благовоний окутало меня.

— Здравствуй! Здравствуй, дорогой жених! Настал желанный час, пора к венцу! — женский голос звучал все громче, пока наконец не перешел в крик, и точно таким же непонятным для меня образом, как я оказался в зале, вдруг явилась передо мною из тумана, наполнявшего комнату, молодая, высокая женщина в богатых блестящих одеждах. Повторив еще раз пронзительным голосом: "Здравствуй, дорогой жених!" она двинулась ко мне, раскрыв объятия. И обманутые глаза мои увидели вместо прелестного лика желтое, искаженное старостью и безумием лицо. Потрясенный, объятый ужасом, я отступил назад. Будто загипнотизированный горящим взглядом гремучей змеи, я не мог ни отвести свой взор от жуткой старухи, ни сдвинуться с места. Она приблизилась, и тогда мне показалось, что ужасное лицо ее — всего лишь маска из прозрачной вуали, а сквозь нее просвечивают черты прелестного лица, являвшегося мне в зеркале. Я уже чувствовал прикосновение руки этой женщины, как вдруг она истошно вскрикнула и упала передо мной на пол, а сзади меня раздался голос:

— Эге-ге! Что, бес опять вселился в вас, сударыня? Прошу покорно убираться спать, спать, а не то я вас, сударыня, попотчую плетью!

Я обернулся и увидел старого управителя в одной рубахе, размахивающего большущей плетью. Он собрался ударить старуху, но я схватив его за руку, удерживая, он же отшвырнул меня и закричал:

— Прочь! Ежели бы я не подоспел вовремя, эта старая ведьма отправила бы вас на тот свет; извольте, сударь, скорее выйти вон, вон!

Я опрометью бросился из залы, тщетно стараясь найти в потемках дорогу к выходу. Тем временем в зале послышались удары плети и вопли старухи. Я хотел закричать, позвать на помощь, но вдруг оступился, упал, покатился вниз по лестнице и так сильно ударился об какую-то дверь, что она распахнулась и я очутился в маленькой комнатушке. Увидев измятую только что оставленную постель и лежащий на стуле коричневый сюртук, я тотчас догадался, что это жилище старого управителя. Через несколько минут на лестнице раздались шаги, в комнату вбежал он сам и бросился мне в ноги.

— Кто бы вы ни были, сударь,— пролепетал он жалобным голосом,— умоляю вас, ради всего святого, не говорите никому, что вы здесь видели, иначе я лишусь места и куска хлеба! Ее сумасшедшее превосходительство наказаны и теперь лежат связанные в постели. Дай Бог вам самого приятного сна. Да, да, сударь, идите почивать... Прощайте, спокойной ночи!

Произнеся это, старик вскочил, взял свечу, вывел меня из подвала, вытолкнул за дверь и накрепко запер ее за мною.

Я возвратился домой в полном смятении. Все эти события так потрясли меня, что в первые дни я не мог привести в порядок свои мысли. Помню только, что волшебное очарование утратило свою власть надо мной. Исчезла и болезненная тоска по прекрасному образу в зеркале, и вскоре я уже стал смотреть на все случившееся как на приключение в сумасшедшем доме. Не приходилось сомневаться — управитель выступал в роли старого надзирателя, приставленного к безумной женщине знатного происхождения, состояние которой скрывается от света; но как объяснить, почему зеркало... и вообще все прочие чудеса. Но далее, далее!

По прошествии некоторого времени я встретил на званом вечере графа П., который, отведя меня в сторону, спросил: