Нина Воронель - Готический роман. Том 2

Господи, какая несуразица! Так и бьет в глаза, что тут один кусок не стыкуется с другим. Сперва решил отбыть в одиночестве, а потом зачем-то побежал не только в ратушу, но и домой к Хюбнеру. Но уж раз решил ехать вместе с друзьями, так дождался бы, пока они проснутся! Зачем было возвращаться к застрявшей в пробке карете, если войска продолжали выходить из города?

«Некоторое время я нервно метался по улицам, а потом, отчаявшись уехать в карете, опять помчался к дому Хюбнера, в надежде, что он возьмет меня с собой. Но Хюбнер и Бакунин уже отбыли, и я, как ни старался, не смог их догнать».

Надо же, Хюбнер с Бакуниным уже отбыли, несмотря на запруженную дорогу, а Рихард, бедняжка, застрял в этом проклятом Фрайберге и ни с места! Да кто в это поверит, если только даст себе труд прочесть?

«Так что мне не оставалось ничего другого, как вернуться к почтовой карете, которая наконец получила возможность тронуться в путь. После различных задержек и приключений я поздно ночью прибыл в Хемниц. Там я снял комнату в первой попавшейся гостинице и заснул, как убитый.

В пять утра я после нескольких часов сна вскочил с постели и поспешил к дому своего зятя Вольфрама, который был в пятнадцати минутах быстрой ходьбы».

Тут Рихарду стало совсем не по себе. Зачем, спрашивается, понадобилось ему ночевать в отеле, если дом зятя, где его в волнении ожидали жена и сестра, находился всего в пятнадцати минутах быстрой ходьбы?

Видно, очень уж взбаламучена была его душа, когда писались эти строки – и тайной, которую надо было скрыть, и заботой о том, чтобы король не прознал про Козиму, а Козима про короля. Ну что он мог поделать со своей судьбой, которая никогда его не щадила? Хоть удачи, хоть беды она всегда насылала на него скопом, так что руками не раскидать. А он не сдавался, старался выстоять, не рухнуть, ну, и ошибался иногда, – что тут поделаешь, все ошибаются. И исправить ничего нельзя. Несколько лет назад Козима красиво переплела два десятка копий этих воспоминаний и разослала всем друзьям и родным на хранение. Так что Боже упаси что-то переделывать – только внимание привлекать!»

Из коридора опять донеслись шаги, на этот раз не одной пары ног, а целого стада. Тот же женский голос сердито зачастил по-французски, потом кто-то несколько раз с силой дернул ручку двери и сказал: «Нет, заперто изнутри». Тогда французский голос, перейдя на ломаный английский, начал возбужденно жаловаться, что ванна занята уже целый час и никто не откликается на стук. В дверь дробно заколотили: «Там есть кто-нибудь? Отзовитесь!» Ничего не оставалось, как откликнуться: «Выхожу, выхожу! Минуточку!» и выдернуть пробку. «С вами все в порядке?» – спросил незнакомый английский голос, перекрывая журчание вытекающей воды. «Все в порядке, я уже выхожу», – успокоил его Ури, в ответ на что два французских голоса – мужской и женский – принялись отчаянно бранить его на ломаном английском за то, что он так их напугал. Ури узнал супругов де Витри.

«Когда люди заперся в ванна и не отвечай, это нехороший знак», – восклицала мадам. «Нельзя занять ванна перед чаем так надолго. Ведь с человек всяк может случиться!» – вторил жене профессор. Ури аккуратно вложил тетрадь в конверт, конверт спрятал в сумку, подхватил пакет с полотенцем и бритвой и распахнул дверь в коридор. Там собралась небольшая разноязыко щебечущая толпа, – казначей, супруги де Витри с купальными халатами в руках, две испанские дамы с переброшенными через плечо полотенцами и – за их спинами – молчаливая Лу Хиггинс без халата и полотенца. Взгляд у нее был хмурый.

– Чего вы вдруг вздумали принимать ванну посреди дня? – поинтересовалась она недружелюбно, когда происшествие рассосалось и они остались одни. – Я с ног сбилась вас разыскивая.

Ури почувствовал себя мелким негодяем и попытался сказать в свое оправдание что-нибудь шутливое, но Лу предостерегающе подняла руку.

– Не трудитесь оправдываться. Я искала вас не для своего удовольствия, а по долгу службы.

Сердце Ури дрогнуло – может, Меир все-таки прислушался к его словами что-то обнаружил? Но нет, надежда была напрасная, просто Меир придумал для него новое задание:

– Совещание закончится завтра после обеда, но вы должны оставаться на месте.

– В читальном зале? – не поверил своим ушам Ури.

– Не обязательно. Просто не исчезайте после обеда, вам придется присутствовать при выносе тела.

– Какого тела? – не понял Ури, почему-то пугаясь задним числом за того неудачника, который заперся в ванной и не отзывался.

– Вы что, окончательно потеряли чувство юмора в суете? – тон Лу был по-прежнему неприязненный. Что ж, по делом ему: видно, он здорово ее обидел. – Не пугайтесь, я имею в виду, что вы должны присутствовать на церемонии отбытия их высочества.

– Ну и юмор у вас! Чернее ночи, как раз в духе всеобщего ожидания какой-нибудь катастрофы.

– А вы тоже это чувствуете?

Лу внезапно сменила гнев на милость и драматически зашептала:

– Я ведь, когда стояла там под дверью ванной, и вправду боялась, что в ванне окажется ваш окровавленный труп.

– Почему именно мой? – притворно вздрогнул Ури. А может, и не так уж притворно, учитывая слабо экранируемое пластиком сумки психологическое давление красной тетради.

– Потому что вы так странно исчезли, не предупредив. Я все это время металась с этажа на этаж, яснее и яснее представляя себе, что вас похитили и пытают. – И, воспользовавшись тем, что они вошли в его комнату, она обхватила его шею и прижалась к нему грудью, бедром и душистой щекой. – Но слава Богу, вы живы!

Тело ее было призывно наэлектризовано то ли жарой, то ли тревогой, то ли желанием. Ури поднял над ее головой руку с часами – увы, было без двух минут четыре, пора было идти сменять Джерри. И он нежно, но решительно отстранил Лу:

– К сожалению, сейчас мы не можем как следует отпраздновать мое воскресение из мертвых. А то у Джерри лопнет мочевой пузырь.

И не слушая ее обиженных возражений, поспешил в вниз.

Похоже, мочевой пузырь Джерри и впрямь готов был лопнуть, потому что, едва Ури отворил дверь читальни, тот вскочил из-за стола и ринулся в туалет. Не дожидаясь его возвращения, Ури сел на свое место и стал для виду листать первую попавшуюся под руку книгу. Строк он не видел, слов не различал, но, отгородясь книгой от внешнего мира, впервые позволил себе не подавлять идущую откуда-то изнутри нервную дрожь. Он прикрыл глаза и закусил губы, но это не помогло – дрожь била его все сильней и сильней. Он был прав, прав, прав, с самого начала прав: Вагнер из красной тетради Карла был созданием Яна Войтека!

Вот почему Ян пришел вчера в такое возбуждение, – ведь он наверно впервые в жизни получил возможность представить свое творение на суд взыскательной публики. С кем он до этого мог поделиться своими измышлениями – с соратниками по освободительной борьбе в Ливане или с лейтенантами службы безопасности в ДДР? Как горели его глаза, когда он сплетал перед слушателями свой вариант биографии Вагнера! Так не вдохновляются, рассказывая чужую теорию, даже самую увлекательную. Так говорят только о своем, заветном, выношенном, выпестованном с любовью.