Питер Страуб - Пропавший мальчик, пропавшая девочка

Не расслышав, что сказал Джимбо, Марк вдруг понял, что все-таки видел силу, которая остановила его на пороге двери черного хода пустого дома; он видел силу, которая убила его маму. На вершине холма, куда взбиралась Мичиган-стрит, спиной к нему тогда стояла она, эта сила. Марк запомнил темные спутанные волосы, широкую спину, черное, длинное, будто жестяное пальто — и ощущение глубокой неправильности, которой веяло от той фигуры. Эта неправильность завладела рассудком мамы и швырнула ее навстречу смерти.

День крутился вокруг ключевой точки, и страх Марка сам собой трансформировался в ясность. Перед ним стояли две задачи. Он должен узнать как можно больше об истории дома номер 3323 по Северной Мичиган-стрит и тех, кто жил в нем Узнать для того, чтобы дать имя этому зловещему существу. Ему еще больше, чем прежде, необходимо проникнуть в тайны дома. Иначе не удастся отомстить за смерть матери. В мозгу Марка пронеслись видения его самого, роющегося в кладовках и шкафах, выламывающего доски пола... По словам Джимбо, за всеми этими желаниями и планами стоит чувство вины, однако Джимбо ошибается. Единственное, что он ощущал в себе, это ярость.

Словно набор команд, новая ясность сопровождала Марка по дороге обратно на Сьюпериор-стрит. Она направила его к дому. Похороны позади, пришло время готовиться к следующему шагу, торопись, торопись — минуты утекают...

Входная дверь пропускала мужчин и женщин, но Джимбо среди них не было. Отец Марка и дядя Тим принесли безалкогольные напитки, тунца и кофейный пирог, что приготовили Шиллингтоны и Тафты. Вскоре многочисленная толпа облепила стол в гостиной, как стая мух — окровавленный труп. Толпа то разделялась на кучки, то сливалась воедино, и кто-то входил или выходил из комнаты, держа в руках бумажные тарелочки и бумажные стаканчики. Вот появились Рощенко, держась за руки, потому что они смущались и им было не по себе. Чуть погодя старик Хилльярд осторожно прошел в дом, никого за руку не держа, а сжимая в одной своей тросточку, а другую глубоко засунув в карман брюк. Раздраженным взглядом Хилльярд зацепил глаза Марка и захромал к нему. В девяностоградусную жару [21] По Фаренгейту. на старике была толстая клетчатая рубашка, допотопные вельветовые брюки с подтяжками и нелепые ковбойские сапоги.

— Я очень опечалился, когда услышал о твоей матушке, — заговорил он. — Мои соболезнования, сынок. Если тебе что надо — только скажи.

«Может, и скажу», — подумал Марк и поблагодарил старика

— Чуть ли не каждый день вижу тебя и мальчика Монэгенов на ваших досках, — продолжил Хилльярд. — Колеса у них шумят просто кошмарно... — Старик скривился, лицо его вдруг покрылось сетью морщинок, и Марк понял, что это он улыбается. — Смажьте их, что ли... Эх, мне б так погонять, как вы, ребята — Он поднял трость и потряс ею. — Я был в порядке, пока лодыжка моя не сложилась подо мной пополам на крыльце собственного дома Повалился, как мешок с картошкой. А сейчас едва могу доковылять до продуктовой лавки. — Он подался вперед и зашептал — Сказать по правде, сынок, я с трудом добираюсь до унитаза, когда ночью приспичит.

— В этом я вам помочь не могу, — сказал Марк, отчаянно желая, чтоб старик оставил его в покое.

— Вы с рыжим дни напролет таращитесь на пустой дом, что напротив моего, — сказал Хилльярд, напугав его. — Никак, переехать туда собрались?

— Извините, меня папа зовет, — выпалил Марк и попятился так, чтобы была видна входная дверь. Босс его отца, мистер Бэттли, только что появился во главе группы людей из школы. Всех их Марк знал очень хорошо. В своей униформе — серые костюмы и белые рубашки — они напоминали агентов ФБР из разряда низкооплачиваемых.

Никогда прежде дом не видел такого количества гостей. Толпа перетекала из гостиной в столовую (именно туда люди из Куинси сразу же и направились), а оттуда — на кухню. Хотя большинство гостей разговаривали тихо, в комнатах стоял негромкий гул, в котором трудно было различить отдельные слова. По идее, весь этот беспорядок непременно должен был вызвать вспышку гнева отца Марка, однако Филип казался более спокойным и расслабленным, чем раньше. Он выглядел как хозяин, позволивший вечеринке идти своим чередом. Сейчас отец сопровождал мистера Бэттли туда, где было выставлено угощение, и Марк подозревал, что он останется подле своего босса, пока тот не слопает достаточно дармовой еды и не сделает всем ручкой.

Когда Марк снова посмотрел в сторону гостиной, мистер Хилльярд «доставал» Рощенко. На пороге дома появилась семья Монэгенов. Первой — Марго, как всегда создавшая впечатление, будто некая кинозвезда по случаю шла мимо и заглянула на минутку; за ней — Джеки, ухмыляющийся и краснолицый, как всегда создавший впечатление, будто он абсолютно не возражает, если вы предложите ему опрокинуть рюмочку-другую; и, наконец, Джимбо, бросивший на друга доброжелательный изучающий взгляд.

Прежде чем Марк успел подать Джимбо сигнал о встрече на кухне, рядом с ним вдруг вырос дядя Тим и огорошил предложением

— Марк, а что, если ты приедешь ко мне в Нью-Йорк на неделю-другую, а? Скажем, в августе?

Удивленный и обрадованный Марк ответил, что с удовольствием приехал бы, и спросил Тима, говорил ли он об этом с отцом.

— Поговорю. Попозже, — ответил Тим.

Перед тем как вклиниться в толпу в поисках Филипа, он улыбнулся Марку.

В следующие десять минут Марк потерял из виду Джимбо: соседи и коллеги отца похлопывали его по щеке или теребили за предплечье и как заведенные бормотали, каждый раз делая вид, будто это чистая правда, все те же бесполезные и тягостные фразы: «Представляю, как тебе сейчас тяжело, сынок... Ей сейчас там покойно... На все Божья воля, понимаешь... Эх, малыш, а вот когда умерла моя матушка...»

Наконец Марк заметил, что из глубины столовой на него смотрит Джимбо, и направился к нему.

— Ну, как ты? — спросил Джимбо.

— Лучше, чем ты думаешь.

Тихо переговариваясь, их папаши стояли в нескольких футах спиной к мальчикам. Рядом с дядей Тимом стоял мистер Бэттли и что-то вещал.

— Лады, — сказал Джимбо. — А знаешь... — Уголки его большого рта загнулись книзу, глаза сузились. Сейчас на лице Джимбо было неподдельное сострадание. — Йоу, мне так жаль твою маму. Я хотел еще там тебе сказать, но не знал как...

Без всякого предупреждения в душе Марка пронеслось незнакомое ощущение, иссушив все, к чему прикоснулось. За пару секунд перед ним разверзлась бездна чувств, и мальчику показалось, что навалившийся вдруг на плечи столб воздуха едва не придавил его к земле. Марка ослепили слезы. Он поднес к глазам руку, выдохнул и будто со стороны услышал, что издал сдавленный горестный звук.