Виктор Точинов - Графские развалины

С годами хобби прогрессировало. Жуки и тритоны остались в прошлом. Появились мыши – Гном нашел на свалке мышеловку-клетку, не убивающую пленниц, и сделал по ее образцу несколько таких же. Потом птицы – для их поимки живьем он разработал целый ряд оригинальных конструкций – две или три оказались вполне работоспособными.

Свою первую кошку он сжег на тринадцатом году жизни. Обдумав предстоящую операцию медленно и обстоятельно (быстротой мышления Гном не отличался), он просчитал все: и способ ловли; и метод казни – не слишком быстрый, чтобы все хорошо рассмотреть и запомнить; и укромное место. И все равно чуть не попался. Не учел звуковые эффекты. Мышиный писк или истошное птичье чириканье не привлекают подозрительного внимания, тритоны и жуки вообще безгласны. Кошачьи же вопли разносились по округе так долго и с такой пронзительностью, что Гном сквозь них в самый последний момент услышал треск кустов и встревоженные голоса людей. Ноги удалось унести чудом.

Проблема требовала решения – оборванное на самом интересном месте развлечение понравилось Гному. Разрешил он ее глобально, с размахом, потратив на это несколько месяцев.

За полем, примыкавшим к их огороду, километрах в четырех, находилось место, называемое пацанами иногда «болотцем», иногда «леском», – торфяник, кое-где пересеченный отводящими воду канавами. По обширной территории густо росли невысокие, чахлые деревца, и поблескивали зеркалами воды небольшие водоемы-карьерчики – раньше на «болотце» добывали торф, потом забросили. Глубина карьерчиков казалась невелика, редко больше метра, но в дно, состоящее из торфяной жижи, длинная жердь уходила почти без сопротивления.

Люди – и пацаны, и взрослые – в «леске» бывали редко. Клюква здесь не росла, из грибов попадались лишь сыроежки – рыхлые, водянистые, почти сплошь червивые. Караси же – темные, почти черные, обитавшие в карьерчиках, на удочку отчего-то не клевали, а от надвигавшегося бредня немедленно зарывались в топкое дно.

Но Гном решил застраховаться и от случайных пришельцев. Свою базу он оборудовал на островке. С трех сторон его окружала вода самого большого карьера, с четвертой – непроходимая топь.

Именно через нее Гном проложил узкую и извилистую гать – проложил с умом, скрытно. Доски и бревна совершенно не выступали над болотной жижей. К началу гати Гном подходил каждый раз новым путем – чтобы не натоптать тропинку. Не зная секрета, на Кошачий остров попасть было невозможно.

Возведенный на острове капитальный шалаш и любовно оборудованное место казни с весьма замысловатыми устройствами скрывались за кустами, в самом центре полянки. Отходы предполагалось топить в болоте. Оставалась проблема бесшумной поимки и транспортировки кошек на остров. Здесь на помощь пришла старая добрая химия. Вернее сказать, действовал Гном методом алхимиков, последовательно пробуя на соседской кошке содержимое аптечки…

К августу подготовительные работы завершились. Кошачий остров ждал первую жертву. Но еще до того, как она появилась, в жизни Гнома произошло нечто, придавшее новый смысл его развлечениям.

Кравцов не хотел, совсем не хотел приближаться к руинам – из-за старых мрачных историй и из-за свежего происшествия с Валей Пинегиным, – но зачем-то пошел туда. Пошел утром, часа через два после рассвета.

На утреннем небе творилось нечто непонятное.

Затяжной дождь шел позавчера весь день, и Кравцов провел его безвылазно в своем вагончике, за компьютером, – сочинил, для разминки и тренировки, небольшой, около авторского листа объемом, триллер о летучей мыши-мутанте. Тренировка прошла более чем успешно. Писалось легко, как встарь. Тем более что Кравцов знал – уж этого персонажа повстречать в реальной жизни не придется. Летучие мыши, к слову, в графских развалинах не гнездились – надо думать, из-за отсутствия перекрытий.

Следующий день – вчерашний – выдался сухим, хотя тяжелые тучи ползли по небу, собираясь разродиться дождем, но так и не разродились, Кравцов съездил в город и вернулся обратно посуху.

Сегодня же тучи побледнели, больше не выглядели налитыми влагой, кое-где в них появились белесые разрывы.

Сквозь один из таких разрывов пыталось светить солнце. Само оно не виднелось, но его лучи, проходя через сероватую небесную пелену, приобрели неприятный желтый оттенок – и как-то передавали его всему, на что попадали. Неуловимая желтизна примешивалась ко всем окружающим краскам.

Казалась, что мир снят камерой с установленным светофильтром – и Кравцов смотрит сейчас кино. Немое кино – звуки в этой странной желтизне вязли не менее странным образом. Они должны были доноситься до руин – рев грузовиков, штурмующих шоссе, взбирающееся на Попову гору; шумы фабрики «Торпедо», где началась уже смена; прочие звуки рано просыпающегося села, – но не доносилось ничего.

Похоже, весь мир существовал сегодня чуть в другом измерении, чем графские развалины, – и акустические колебания не могли преодолеть желтоватый разделительный барьер. Люди тоже – Кравцов не видел никого на дорожках и тропках, протоптанных через бывший парк.

Он подошел к дворцу почти вплотную – но почему-то не решался ступить на груду, спрессованную из суглинка, битого кирпича, еще каких-то мелких обломков, – по ней можно было легко войти внутрь через зияющий проем не то боковой двери (остатки портика главного входа находились в стороне), не то громадного окна.

Здание выглядело спокойным и мирным. А может быть, просто выжидающим . Кравцову казалось, что он слышит негромкий голос: ну что же ты остановился? не бойся, заходи, сюда заходят многие, и некоторые даже выходят обратно …

Он сделал шаг, второй, третий… – и оказался внутри. Почти внутри – остановился в нише окна (или все же двери?) – как на последнем рубеже, с которого можно повернуть обратно. И внимательно смотрел в чрево каменного монстра – словно надеялся разом увидеть там ответы на загадки последних дней.

Все внутри походило на то, что сохранилось в его воспоминаниях, и в то же время выглядело иначе. Кравцов прекрасно знал, что в детстве предметы и места кажутся всегда больше и обширнее, чем увиденные позже, глазами взрослого.

Люди смотрят и удивляются: неужели эта лужайка двадцать лет назад представлялась им широким полем? Неужели эта смешная оградка была таким высоким и непреодолимым препятствием?

Он знал это – и все равно поразился тому, как выглядели изнутри графские развалины.

Дворец казался БОЛЬШЕ ПРЕЖНЕГО.

Кравцов готов был поклясться, что мальчишкой, встав на цыпочки, мог дотянуться до свода оконной ниши, где сейчас стоял. Теперь не стал и пытаться проделать это с вымахавшим до размеров двери окошком…