Райдо Витич - Флора и фауна

И рассмеялся:

— Знала бы еще твоя мечта о том, что ты о ней мечтаешь и куда она вляпается, встретив своего принца…

Телефонный звонок прервал его. Фомин выслушал доклад и, отключив связь, доложил Энеску:

— Анастаса взяли на героине.

— Прекрасно. Пошли нашего адвоката к Катарине.

Гарик кивнул: уже.

Сестра у Бройслава — женщина нервная, начнет своими звонками третировать, помощи требовать, раздражать, давя на брата. А так и овцы целы, и волки сыты — Анастас останется в тюрьме, утопленный по макушку стараниями семейного адвоката, который будет создавать видимость бурной деятельности по просьбе «встревоженного» Бройслава. Помогать и копытом землю рыть, радуя Катарину внятной надеждой на благополучный исход дела и своей «безвозмездной» помощью. В итоге брат останется нипричем, сохранив видимость родственных отношений, а Анастас избавит семью от своего общества на максимальный срок, который проведет в комфортабельной люкс-камере, опять же, с щедрой руки Бройслава. На какие только расходы не пойдешь, чтоб избавиться от надоедливой мухи?

— Я думал, ты еще пару лет в доброго дядюшку поиграешь.

— Уволь. Эта роль мне изрядно надоела.

— Но если б мальчишка не стал пасовать в чужие ворота, ты бы еще подумал.

— Подождал. Рано или поздно, он все равно бы предал.

— Сам разбаловал, посадив себе на шею.

— Всего лишь откупился от лишних проблем, родственных долгов и грехов. Теперь я никому ничего не должен. И чист перед собой, родней, людьми и их Богом. Согласись, ощущение чистой совести и полной свободы того стоит. Сегодня же отметим это событие. Наконец-то мои руки развязаны и никакие щенки не будут портить мне настроение, путаясь под ногами и напоминая, что я чей-то родственник!

— Виват.

Отвернулся к окну.

Катарину ему немного жаль. Ущербная женщина, недалекая. Все ею помыкают, как хотят: родители ни во что не ставят, брат терпит, сцепив зубы, как и щенка ее, а мужа сроду не было. Прибился альфонсик, а как последнее на него спустила — ушел, оставив ей на память ребенка. Энеску старшие вовсе ее чуть со света не сжили за ублюдка, Бройслав только, как мог, так и помогал, а как понял, что те на шею ему садятся, в сторону ушел. Это у него быстро — терпеть не может, когда ему на хребет забираются да помыкать начинают. С родителями так же — терпел, терпел и отодвинул резко, твердо и безвозвратно, как занозу из пальца вынул.

Прав, конечно, но Гарик так не может. Сестры и брата родители не дали, зато судьба Бройслава вместо брата послала. А мать ничем не заменишь — мамка она и есть мамка. Друзей может быть мало, женщин много, а святое у человека всегда одно — мама. И круг близких, широкий в юности, отсевается с годами, к удивлению, сужаясь до двух-трех человек, в лучшем случае. С этим еще вчера по кабакам шатался, по душам говорил, а сегодня видеть не хочешь, потому что заранее знаешь, что ему надо. Меняются люди, ты меняешься, мир вокруг, а одно неизменным остается — мама. Вот если б еще не болела да не старела.

— Что хмуришься?

— Мать приболела.

— Что-нибудь нужно?

— Пока нет. С врачом говорил — советует на курорт отправить. Сегодня ребята отвезут, отдохнет месяц, восстановится.

— Будем надеяться.

— Старенькая она совсем стала.

— Сколько ей будет?

— Семьдесят четыре.

— Еще не возраст, — успокоил его Бройслав, хоть так не считал. Пожила старушка. Вот тоже судьба — полжизни ребенка себе вымаливать, а остальную половину о нем заботиться. Получается, семьдесят лет жизни на одну идею убить и только ею жить. Хотя это как раз Бройславу было понятно, и оттого Евгения Ивановна, мать Гарика, у него только положительные чувства вызывала. К тому же и женщиной была тихой, доброй, не нудной и ворчливой, как его мать, на больное не давила, ничего не требовала, не связывала, не обязывала — редкостный человек.

— Что ей на день рождения подарить?

— Да ей, как обычно, ничего не надо.

— Ясно, — улыбнулся. — Ничего кроме одного — с нами увидеться.

— Ну.

— Значит, себя и подарим. Отложи все дела на неделю, с ней побудем. Ты, кстати, можешь на месяц остаться.

— Нет, я тебя одного не оставлю. Да и что мне там делать? За неделю взвою от скуки. И матери не отдых, а хлопоты, начнет опять блинами да оладьями пичкать, из кухни не вылезать. Кому надо?

— Тоже верно, — согласился Энеску, покосившись в окно. — Долго еще ехать?

— Почти прибыли.

Макрухин фактически протрезвел, но в себя еще не пришел. Голова тяжелая, в глазах туман стелется и хочется лишь одного — горизонтальное положение на сутки принять. А не получается, работать надо.

Семен потер в сотый раз глаза и опять уставился на визитку, всученную ему секретаршей вместе с пятой кружкой крепкого кофе. Золоченые буквы на кремовом фоне: Энеску Бройслав Вольдемарович, и больше ничего, ни единых координат. Что за перец с горы? Что за загадки с утра? И на хинди они ему?

Валька — дура, — недовольно глянул на секретаршу: сама разобраться не может, что ли? Или думает шеф всех подряд с улицы принимать станет?

— А-а… не пойти ли ему в лабиринт к Минотавру, Энеску этому? — поморщился, качнув визиткой в пальцах. Рука тянулась ее в резак для мусора скинуть, а что-то внутри Макрухина останавливало.

— Семен Яковлевич, господин Энеску записался на прием три дня назад…

— Хоть три года вперед…

— Это же Орион! — качнулась к нему раздосадованная женщина: совсем спятил! И чуть кулачком ему по лбу не постучала, видя вялую работу мысли в мутных с похмелья глазах — да, очухивайся ты быстрее и шевели извилинами!

— Энеску! Точно! — Дошло! Ничего себе, какую птицу в его курятник надуло!

И вскочил:

— Придержи в приемной: коньячок там, конфеты, журналы! Мне пять минут надо!

— Хорошо, — заверила и выплыла из кабинета, готовя дежурную улыбку на ходу, а Макрухин к шкафу метнулся, костюм с рубашкой срочно менять. Бритвой зажужжал, приводя себя спешно в порядок. Если этого клиента упустить — будет последним лохом. Он, может, всю жизнь вот на таких акул рыбачил, и если срастется, получится на крючок взять… а не пошел бы Чигинцев в туман за поворотом!

Валентина всяких мужчин повидала — клиентура Макрухина примечательная, с достатком меньше зеленого полмиллиона в год редко берет, да и служащие у него как на подбор, только успевай себя в руки брать, слюнки вовремя утирая. И вроде удавалось, а тут уехала. Увидела дивную процессию из трех шкафов и двух дядечек с обложки, застыла в ступоре, прижимая поднос к груди, как щит.

— Я Энеску, — представился тот, что невольно все Валино внимание на себя забрал.

— Конечно, — кивнула, дурой себя чувствуя. — Конечно.

И ни с места. Взгляд сверяет оригинал с мечтой европейских женщин, фото которого в последнем номере журнала во всем очаровании представлен, лично Валентиной исследован и даже в прикроватную тумбочку сунут, чтоб не потерялся. Что артисты, звезды эстрады и манекенщики? Лучшие гримеры и фотографы из любой Бабы-Яги и Кощея Бессмертного Афродиту и Аполлона за сходную цену сделают. Это она не понаслышке знала и лично не раз убеждалась в глобальном отличии фотокопии и оригинала. Порой пока не представятся — так и не узнать, а тут наоборот выходило — фото: а-а, а оригинал: о-о-о. Больше и слов нет.