Райдо Витич - Матрица времени

Мне было интересно, к чему это приведет, и я не особо сопротивлялась, активно знакомилась с действительностью, в которой мне предстояло то ли жить, то ли влачить существование. Я стала подозревать, что от меня требуется стать одной из многих, ни лицом, ни мыслями, ни чем иным не выделяясь на общем фоне, но это меня выводило из себя. Я с криком бросалась на мальчика, что возил точно такую же машинку, что осталась у меня дома, требовала отдать ее и не понимала, что она не моя, хоть и близнец забытой под кроватью. А потом я увидела точно такие туфельки как на мне, на соседской девочке, и точно такую же шапочку, и точно такой же шарик, и услышала от чужой тети мамину фразу: оставь сейчас же, выплюнь, это кака! И огорчилась до слез и крика, сообразив, что в этом мире живут однотипности, стандарты и штампы.

Мне предстояло многое узнать, получить уроки и выучить новые законы, но я, по наивности своей, смела надеется, что смогу сохранить себя в целости в жестких рамках системы той реальности, в которую попала.

Однако, оказалось, что опыт в данном мире процесс индивидуальный, поэтому и уроки жестоки. Тело от чего-то живет инстинктом самосохранения, хоть и тленно, о душе же не помнят вовсе хоть и знают, что она бессмертна. Это вызвало недоумение, как и слепота окружающих. Мы часто беседовали о том с домовым и светящимися существами, что часто появлялись, когда мне было неуютно или особенно одиноко.

Урок четвертый

Одиночество. Первый сознательный урок, к которому я оказалась не готова.

Мне купили новую кроватку с блестящими, железными спинками. Я радовалась, не ведая, что этот подарок подобен Троянскому коню, и в пору плакать, а не веселится, прыгая на матрасике.

Мама оставила меня один на один с кроватью и плотно прикрыла дверь в комнату. Я лежала, и ждала, когда она придет, и как обычно ляжет со мной. Она не пришла. Давно стемнело за окнами, стихло в квартире, а мамы все не было. Я лежала и плакала, думая, что мама ушла навсегда и больше не вернется. И боялась встать, чтоб убедится в этом или к облегчению своему, увидеть ее, и развеять свои страхи. `Мамочка, мама', - звала я мысленно, но она не слышала, что еще больше убеждало меня, что с ней что-то случилось. И вот я не выдержала, разревелась громко, безутешно, встала, и, путаясь в подоле ночной рубашки, побрела в темноту дремлющей квартиры, туда, где еще вчера спала с мамой. Я шла по наитию, по запаху, по серебристой дорожке, что услужливо положил мне под ноги свет Луны.

Домовой сидел в углу коридора и чесал Маас животик. Я словно увидела их впервые и, испугавшись, дико закричала, переполошив всю квартиру. Домовой превратился в шарик стоящей дыбом шерсти и два глаза. Секунда и его сдуло за стену, а Маас рванувшая с испугу за ним, ударилась головой о стену, отскочила и, зашипев отчего-то на меня, выгнула спину. Вылетевшая на крик мама очень удачно запнулась о кошку и та галопом, дробно топая когтями, промчалась по полу и стене в темноту соседних комнат, сбив выходящую бабушку.

Я начала икать, и вцепилась в маму, что было сил. В этот раз ей пришлось мне уступить, и я благополучно заснула на старом месте — рядом с мамочкой, прижавшись к ней всем телом.

Мама казалась мне чем-то незыблемым, монументальным и доступным. Но ее больше не существовало, когда она была нужна. Вечером меня упрямо укладывали в новую кровать, которую я начала тихо ненавидеть, еще не понимая истинную суть данного чувства. Меня оставляли одну в большой комнате, где тикали часики на стене, горел фонарик ночника, мирно дремали знакомые вещи, любимые игрушки, но мамы не было. Ее самой главной, самой нужной, любимой безоговорочно, слепо и до исступления — не было.

И утром, когда я просыпалась и получала от бабушки порцию омлета или манной каши, мамы не было.

И днем, когда я играла, чутко прислушиваясь к звукам в квартире, когда обедала, гуляла, полдничала — мамы не было. Я не могла привыкнуть к ее отсутствию, оно было нестерпимо для меня, не объяснимо и рождало желание то понять, почему мама меня бросает, то удержать ее силой или истерикой, то ходить за ней хвостиком, чтоб не потерять. Но ничего не помогало — мама постоянно исчезала, уходила к какой-то работе, что оказалась ей дороже, чем я.

Я капризничала, постоянно ныла, упрямилась и смотрела в окно, ожидая увидеть маму.

И чувствовала себя самой несчастной, самой ненужной из всех вещей. Кинутой как яблочный огрызок.

И не поняла, но заподозрила, что это состояние называется — одиночество. Этот мир его дом, и оно живет в каждом существе, несмотря на то, что рядом всегда кто-то есть.

Это было загадкой для меня. Но я еще не знала, что на разгадку уйдет почти вся жизнь, но я так и не пойму, отчего даже очень любящие друг друга, очень нужные и близкие люди остаются одинокими.

Урок пятый

Я была не согласна, я была против одиночества, к которому не привыкла и не желала привыкать. Оно категорически мне не нравилось и я его отвергла, как — то незаметно научившись отодвигать.

У меня появились новые друзья — муравьи. Они пришли в дом и как-то сразу стали частью его. Я и не искали с ними общий язык — он был. Каждый день просыпаясь, засыпая, я слушала их разговоры. Благодаря им я узнавала, как живут соседи, какое варенье сварила бабушка на зиму, где оно стоит и в какой банке вкуснее. Запрещенное для меня место — кладовка, была доступна им и я точно знала, что в ней хранится. Незнакомые мне вещи притягивали, а запрет — манил.

Домовой смотрел на наши игры, слушал разговоры и вздыхал: скоро расстанемся.

Он, правда, стал прозрачным, почти невидимым. Однажды пропала Маас. И я поняла — нас ждут перемены. Я не знала, что это. Слово было услышано, вернее подслушано у муравьев. Они суетились и нервничали — прощались со мной.

`Зачем прощаться'?

`Затем, что мы больше не увидимся'.

`Но услышимся'?

`Нет. Ты скоро перестанешь понимать наш язык'.

`Почему'?

`Потому что у человека свой язык и не один'.

`А почему не один? Зачем больше? Одного мало? И зачем делить мысли на звуки и издавать каждую по-разному'.

`Потому что люди разные', - влез домовой.

`А ты люд'?

`Нет, я домовой, нечисть по-ихнему'.

`Ихнему? Еще один язык, нечисть'?

`Фыр-р. Разновидность. Что видишь — вещи и люди, что не видишь, но смеет существовать рядом — артефакт — нечисть'.

`Но я тебя вижу'.

`Ты, потому что еще маленькая'.

`Не люд'?

`Не человек. Для человека'.

Я мотнула головой соображая — не получалось. Домовой, сцепив пальчики на животе, привалился спиной к стене и, вперив взор в потолок, глубокомысленно изрек:

`Нечисть с точки зрения людей все то, непонятно им и необъяснимо. Вот ты — есть, это понятно, объяснимо. А меня нет, потому что я не мог взяться из неоткуда, а значит, меня нет'.