Сьюзан Хаббард - Иная

Я отодвинула тарелку.

— Каковы же эти немногие?

— Солярная эритема — то есть солнечные ожоги. Огонь. Серьезные ранения сердца.

— Папа, я смертная или нет?

— Отчасти — безусловно. — Он обвил пальцами основание бокала с коктейлем. Кисти у него были сильные, но не квадратные, с длинными пальцами. — Мы просто пока не знаем, насколько. Все само собой разъяснится по мере твоего взросления. Наследственность — это больше, чем ДНК, знаешь ли. Свойства также передаются через поведение и символическую коммуникацию, включая язык.

— По мере моего взросления, — повторила я. — А тот факт, что с каждым годом я меняюсь, тогда как ты остаешься прежним, не означает ли это, что я все-таки смертная? Он поставил стакан на стол.

— До сих пор, да, ты росла, как растут смертные. Возможно, настанет момент, когда придется выбирать… — он на мгновение умолк, на его лицо легли знакомые печальные складки, глаза были близки к отчаянию, — когда ты выберешь, или за тебя выберут, остановку возраста.

— Я смогу выбирать?

Подобная мысль меня не посещала.

— Сможешь. — Он снова взглянул на мою тарелку и поморщился. — Твоя «еда» стынет от всех этих вопросов.

Я не уловила намека.

— Мне еще столько надо спросить. Что мне делать с выбором? И что произошло с мамой? Она умерла?

Он вскинул ладонь.

— Слишком много вопросов. Я отвечу на них, но не на все разом. Позволь рассказать тебе, как все было между нами, хорошо? А потом, как я и обещал, ты сможешь ответить на главные вопросы сама.

Я взяла вилку. Он продолжал рассказ.

Сразу после изменения отцом статуса Малкольм начал внушать ему, что новая жизнь будет лучше, чем предыдущая.

«Мы никогда не состаримся, — говорил Малкольм. — Мы переживем все, что угодно: автомобильные аварии, рак, терроризм, бесконечное множество мелких ужасов смертной жизни. Мы будем упорно продвигаться вперед, несмотря на все препятствия. Мы победим».

В западной культуре старение всегда означает уменьшение могущества. Малкольм говорил, что они будут наслаждаться свободой от боли и от любви, проклятия смертных. Они будут жить без того, что он называл «поденками»: преходящих забот, проистекающих из характеров и политики обычных людей, о которых в итоге никто и не вспомнит.

Малкольм говорил о смертных так, как будто они были злейшими врагами вампиров. «Мир был бы лучше, если бы люди исчезли», — говорил он.

Я отпила еще глоток пикардо, от чего по телу пробежала щекочущая дрожь. Ты согласен?

— Порой я испытывал искушение согласиться. — Отец повел ладонью в сторону зашторенного окна. — Когда бродишь там, снаружи, видишь столько ненужных страданий, столько жадности и злобы. Насилие и убийство людей и животных — не являющееся необходимым, но обыденное. Вампиры — некоторые из нас — всегда чувствительны к уродству. Мы в этом отношении немного похожи на бога — помнишь ту строчку у Спинозы, насчет того, что видеть вещи такими, какими их видит бог, значит видеть их с точки зрения вечности?

— Я думала, мы не верим в бога.

Он улыбнулся.

— Мы же точно не знаем, правда?

Но Малкольм не упоминал о трудностях, говорил папа, — о жуткой потребности в пище, о перепадах настроения, об уязвимых сторонах и обо всем комплексе этических проблем, связанных с изменением статуса.

Поначалу отец считал себя ничем не лучше людоеда. Со временем он постиг истинность утверждения Бертрана Рассела, что счастье становится достижимым за счет упорядочения собственного ума [17] Бертран Рассел. Завоевание счастья. Ч. 2. (Прим. перев.) — даже для «иного».

Однажды ночью, в полузабытьи, отец позвонил Саре. Позже Малкольм напомнил ему об этом. Он сказал, что единственным правильным выходом будет никогда больше не встречаться с ней.

«Ты еще не знаешь истории, — говорил Малкольм. — Вампиры пытались жить со смертными, но ничего не получалось. Единственная альтернатива — укусить ее. Ты сможешь использовать ее в качестве донора, только не позволяй ей кусать тебя. Я лично очень расстроюсь, если ты сделаешь женщину одной из нас». Малкольм излагал это, полулежа поперек дивана у папы в комнате, очень напоминая персонажа одной пьесы Уайльда — законченного мизантропа.

В то время папа считал, что Малкольм прав, — с его стороны милосерднее всего будет покончить всякие отношения с Сарой. Он мучительно пытался придумать, как известить ее о случившемся. Какими словами рассказать ей о том, что произошло? Какое письмо написать?

Мама не была религиозной в традиционном понимании, но верила в бога среди множества богов, которому она могла бы молиться в несчастье. В остальное время она по большей части не обращала на этого бога никакого внимания, как и большинство смертных. Отец опасался, что новости могут шокировать ее и подвигнуть на какие-нибудь необдуманные шаги. Он решил вообще больше никак с ней не контактировать — просто переехать куда-нибудь, где она его никогда не найдет.

Когда Деннис сменил Малкольма в роли сиделки, отец начал смотреть на проблему иначе. Возможно, есть какие-то другие варианты. В любом случае было ясно, что письмом тут не обойтись. Что ни напиши, она все равно не поверит… и она заслуживала услышать объяснение от него самого.

Иногда, по мере восстановления, ему казалось, что у них с мамой хватит сил переломить ситуацию. Но по большей части он думал иначе. Пока он лежал, прикованный к постели, Малкольм рассказывал ему какие-то дикие истории, и они убедили его, что любой союз вампира и смертного обречен изначально.

Поэтому он маме пока ничего не говорил.

Как ни удивительно, вопрос поднял Деннис:

— Что ты скажешь Саре?

— Я расскажу ей все, как только увижу, — ответил отец.

— А это не рискованно?

У папы мелькнула мысль, не говорил ли Деннис с Малкольмом. Но потом взглянул на друга — конопатое лицо, большие карие глаза — и снова осознал все, что тот для него сделал. Деннис как раз держал в руках пробирку с кровью, готовя ему очередную инъекцию.

— Какая жизнь без риска? — сказал отец. — Просто mauvais foi.

Он напомнил мне, что mauvais foi означает «недобросовестность».

— Надо нам больше времени уделять экзистенциалистам, ты не находишь? — сказал он.

— Папа, — сказала я, — я была бы счастлива уделить больше времени экзистенциалистам. И сами эти подробности бесценны для меня. Но мне невыносима мысль уйти спать сегодня, так и не узнав, что сталось с мамой и умру ли я.

Он шевельнулся в кресле и взглянул на мою опустевшую тарелку.

— Тогда давай перейдем в гостиную, и ты услышишь остальное.

Отцу не пришлось выбирать способ известить маму о случившемся. В аэропорту она только взглянула на него и сразу сказала: «Ты изменился».

Вместо того чтобы тащить в Кембридж, папа отвез ее в отель «Риц» в Лондоне, и следующие пять дней они провели в попытках договориться друг с другом. Сара быстро собралась в дорогу: она обладала выраженным стилем, говорил отец, вспоминая, в частности, зеленое шифоновое платье, струившееся подобно речным травам.