Сьюзан Хаббард - Иная

— Когда мы сможем им сообщить? — не отставала я.

— Когда переедем. Сомневаюсь, что мы останемся здесь. — Он нахмурился. — «Ксанаду». Это место совершенно не в моем вкусе. Как только мы подыщем новый дом, ты сможешь рассказать Майклу правду. Пусть агент Бартон немножко посидит у Малкольма на хвосте.

Мне не трудно хранить секреты. В тот вечер я хотела позвонить Майклу и рассказать, что узнала.

Вместо этого я отправилась в кровать, но сон не шел. Снаружи бушевал ветер, словно взбесившийся локомотив, заставляя здание скрипеть и вздыхать под его напором. Мои мысли вертелись по кругу. Я гадала, когда приедет мама. С кем я в итоге буду жить — с ней или с папой? Можно ли сделать так, чтобы когда-нибудь мы стали жить все вместе? Какой была бы эта жизнь?

Наконец я забылась, но спала беспокойно. Мне снились тени высотой с «Ксанаду», солнечные затмения, благовония, лед и музыка. Потом реальные вещи, памятные по Саратога-Спрингс: фарфоровая лампа в моей старой спальне, напольные часы в библиотеке, витрина в гостиной. Но в моем сне птицы в витрине были настоящие. Я слышала, как их крылья бьются о стекло.

Я проснулась от дыма, клубившегося в комнате. Окон у меня в спальне не было, а когда я открыла дверь в коридор, дым повалил еще гуще. У него был странный сладкий запах. Лицо обдало волной жара. Кондиционеры не работали, свет не горел.

Я позвала папу. Со стороны кухни доносился треск пламени. Я окликнула его снова и закашлялась.

В ванной я намочила полотенце и обвязала им голову. Сделала пару глотков из крана, но струйка воды быстро истончилась, а потом и вовсе пропала.

В ванной окна тоже отсутствовали. Вся центральная часть кондоминиума была без окон — стандартная планировка для приморских районов многоквартирных домов, как я тогда выяснила. «Прямой вид на воду» — главный козырь продавцов, хотя квартиры там напоминают собачью конуру.

Я набрала побольше воздуха в легкие и помчалась в папину комнату. Дверь ее была открыта, и в комнате, насколько я могла видеть в дыму, никого не было.

Задержав дыхание, я метнулась в гостиную, чтобы отпереть балконную дверь. Я дернула ручку, но она не подалась. Я нажала кнопку, чтобы открыть противоураганные ставни. Ничего не произошло.

«Думай, думай медленно», — сказала я себе. Но сознание ускорялось вместе с пульсом. Легкие пылали, я начала задыхаться. На четвереньках я выбралась из гостиной, проползла в кабинет и попыталась открыть ставни там. Ничего.

«Просто электричество отключили, — уговаривала я себя. — В шторм электроэнергию всегда отключают. Нет ничего особенного в том, чтоб остаться без электричества».

Я поползла в конец комнаты, расположенной дальше всех от двери, а в голове у меня вертелось: «Ничего особенного. Ничего особенного. Ничего».

— Мы рождаемся только раз.

Мае говорит, что это были мои первые слова в больнице. И она говорит, что в ответ спросила:

— Разве он не рассказывал тебе о реинкарнации?

Но я сомневаюсь, чтобы она на самом деле так ответила. Не до шуток ей было. Я почти неделю пролежала в барокамере на ПВЛ (принудительной вентиляции легких). Процедуры проводились через определенные промежутки времени, и в течение первых двух я была без сознания. В процессе третьей пришла в себя, проснувшись в чем-то наподобие прозрачного цилиндрического гроба.

Тело мое окружал стопроцентный кислород, всасывающийся в кровь и ткани тела в концентрациях гораздо выше нормальных. Все это мне рассказывала во время третьей процедуры медсестра, медленно и четко произнося слова в подсоединенный к барокамере микрофон.

Когда вновь обрету способность соображать и говорить, подумалось мне, я задам сотни вопросов по поводу этого способа лечения. Я гадала, знает ли о нем пана. А вдруг кровь нам станет вовсе не нужна, если у нас дома будут собственные стеклянные гробы? Потом я задумалась, где наш дом.

— Глаза у нее открыты, — услышала я голос медсестры. — Она пытается что-то сказать.

А затем на той стороне палаты появилось мамино лицо.

Ее голубые глаза смотрели весело и устало.

— Не пытайся говорить сейчас, солнышко, — сказала она. — Просто дыши.

«Что случилось? — послала я ей мысль. — Где папа?»

«Был пожар», — начала она.

«Уж это-то я знаю!» — Если она видит слова, эти должны быть багровыми.

«Не язви, — откликнулась она. — Похоже, тебе полегчало».

Я открыла рот, но она сказала:

— Цыц. Твой отец жив.

В том, что мы называем «кино», доктор Ван Хельсинг делает заявление, которого вы не найдете в романе Брэма Стокера: «Сила вампира в том, что люди в него не верят».

Для многих вампиров это утверждение больше, чем любимый афоризм, — это ключевой догмат философии бессмертных. Несмотря на все доказательства противоположного, людям спокойнее изобретать самые запутанные теории, отрицающие наше существование, нежели признать тот факт, что мы делим с ними планету. Мы здесь и не собираемся никуда деваться.

Отец, восстанавливаясь после ожогов третьей степени, перенес трахеотомию и пересадку кожи, в которых вовсе не нуждался. Доктора не могли принять то, что видели их глаза: обнаруженный без сознания и сильно обгоревший в ревущем химическом пламени, он отделался минимальными повреждениями легких и кожи и стремительно выздоравливал. Однако его держали под наблюдением в реанимации и никого к нему не пускали.

День рождения я отпраздновала в больнице. Торт со свечками мне привезли на каталке.

В качестве подарка мне позволили впервые после пожара повидать папу. Мама вкатила меня к нему в палату, уставленную подсоединенными к его телу мониторами. Очертания его тела под покрывалом были слишком тонкими для такого высокого мужчины. Он спал. Я никогда прежде не видела его спящим. Ресницы, длинные и темные, лежали у него на щеках — как крылья бабочки, подумала я.

Он открыл глаза.

— Крылья бабочки? — недоверчиво произнес он.

Мы с мае рассмеялись, и он улыбнулся — своей настоящей улыбкой, а не ученой.

— С днем рождения, — мягко сказал он. — Фейерверк состоялся несколько преждевременно.

Я старалась не задавать вопросов, но мозг все равно их генерировал.

— Не знаю, — ответил он, когда я спросила: «Кто устроил пожар?»

— Не знаю, — повторил он, когда я спросила: «Кто нас спас?»

— Ну, на этот вопрос нетрудно ответить, — сказала мае. — Я. С помощью лучшей пожарной команды Сиеста-Ки.

Мае ехала по I-4 под, как она выразилась, «ужасным дождем», когда получила мой первый «сигнал бедствия».

— Ты не могла дышать, — сказала она. — Это я поняла так же ясно, как если бы ты еще не родилась. — Она обернулась к отцу. — Помнишь тот раз, когда у нее ускорилось сердцебиение, и ты решил, что у нее внутриутробный стресс? А я сказала тебе, что нет, уж я бы знала, если бы это произошло.