Артур Мейчен - Белые люди

— Однако вы-то, похоже, «специализировались» и, судя по всему, довели ваши изыскания до наших дней.

— Вижу, вам действительно интересно. Ладно, признаюсь, я немного занимался этим и, если хотите, могу показать одну вещицу, имеющую прямое отношение к предмету нашей с вами занимательной беседы.

Амброз взял свечу и направился в дальний угол комнаты. Котгрейв увидел, как он открыл стоявшее там старинное бюро, достал из потайного отделения какой-то сверток и вернулся к столу, за которым проистекал разговор.

Развернув бумагу, Амброз извлек из нее зеленую книжечку.

— Только обращайтесь с ней поаккуратнее, — попросил он — Не бросайте где попало. Это один из лучших экспонатов моей коллекции, и мне было бы очень жаль, если бы она вдруг потерялась.

Амброз погладил выгоревший переплет.

— Я знал девушку, которая это написала, — добавил он. — Ознакомившись с изложенными здесь фактами, вы увидите, как это прекрасно иллюстрирует наш сегодняшний разговор. Там есть и продолжение, но об этом я не хочу говорить.

Несколько месяцев назад в одном журнале появилась любопытная статья, — продолжал Амброз с видом человека, желающего сменить тему разговора. — Она была написана каким-то врачом — кажется, его звали доктор Корин. Так вот, этот доктор рассказывает, что некая леди, наблюдавшая за дочкой, когда та играла у окна в гостиной, вдруг увидела, как тяжелая оконная рама свалилась прямо на пальцы девочке. Леди, по-видимому, упала в обморок — во всяком случае, когда вызвали врача и он перевязал окровавленные и изувеченные пальцы ребенка, его позвали к матери. Она стонала от нестерпимой боли — три ее пальца, в точности те же, что были повреждены у девочки, распухли и покраснели, а позднее, выражаясь медицинским языком, началось гнойное воспаление.

Все это время Амброз бережно сжимал в руках зеленую книжечку.

— Ладно, держите, — сказал он наконец, с видимым трудом расставаясь со своим сокровищем.

— Верните, как только прочтете, — добавил Амброз, когда он вместе с гостем, пройдя через холл, вышел в старый сад, наполненный слабым ароматом белых лилий.

Котгрейв откланялся. На востоке уже разгоралась широкая красная полоса, и с возвышенности, на которой находился дом Амброза, открывалась величественная панорама спящего Лондона.

Сафьяновый переплет поблек и выгорел, но при этом был чистым, непорванным и неистертым. Книжечка выглядела так, словно ее купили лет семьдесят-восемьдесят назад во время очередного выезда в Лондон, а потом засунули куда-то с глаз долой и позабыли о ней навсегда. Она распространяла древний тонкий аромат, какой иногда сопровождает старую мебель, которой уже лет сто или даже больше. Форзац был украшен причудливым цветным узором и стершейся позолотой. С виду небольшая, книжечка, благодаря тонкости бумаги, содержала немало страниц, исписанных мелким, убористым и весьма неровным почерком. «Я, нашла эту книжку, — так начинались записки, — в ящике старого комода, который стоит на лестнице. День выдался дождливый, и я не могла пойти гулять, а потому после обеда взяла свечу и принялась рыться в комоде. Почти все ящики были набиты старыми платьями, но один из маленьких ящичков оказался пустым — лишь в углу на самом дне его лежала эта книжечка. Я давно хотела иметь нечто подобное и, не раздумывая, взяла ее для своих записей. Теперь она наполнена духом таинственности. У меня много других книжек, в которые я записываю разные тайны — все спрятаны в надежном месте. Сюда я тоже запишу многие из моих старых тайн и еще несколько новых. Но кое-что я никогда не буду записывать. Я не вправе указывать действительные даты — дни и месяцы, ставшие мне известными в прошлом году. Нельзя упоминать и о письменах Акло, раскрывать тайну языка Чиан, рисовать большие прекрасные Круги, играть в Игры Мао и, уж конечно, петь главные песни. Я могу написать обо всем этом вообще, но только не объясняя, как это делать. На то есть особые причины. И еще мне нельзя говорить, кто такие Нимфы, и Долы, и Джило и что значит «вулас». Это самые тайные тайны, и я счастлива, что мне все это известно и что я знаю так много чудесных языков. Но есть и такие вещи, которые я называю самыми тайными тайнами из всех тайных тайн: о них я даже думать не смею, пока не останусь совсем одна, и тогда я закрываю глаза, прикасаюсь ладонями к этим вершинам сокровенного, шепчу слово — и приходит Алала. Я делаю это только по ночам у себя в комнате или в заповедных лесных местах — но описывать их нельзя, потому что это тайные места. И потом еще есть Обряды: все они очень важны, но некоторые из них — важнее и прекраснее остальных. Белые Обряды, Зеленые Обряды и Алые Обряды. Алые Обряды лучше всех, но по-настоящему их можно совершать только в одном месте, правда, даже внешняя сторона этих Обрядов настолько восхитительна, что я готова проигрывать их где угодно. А кроме того, есть всякие танцы, и есть Комедия: иногда я разыгрывала Комедию на глазах у всех, но никто ничего не понимал. Впервые я узнала об этих вещах в раннем детстве.

Когда я была очень маленькая и мама была еще жива, я помнила о чем-то, случившемся со мной до того, да только все это смешалось у меня в голове. Однако, лет в пять или шесть, я не раз слышала, как говорили обо мне, думая, что я не пойму. Говорили, будто за год-два до того я была очень странной и няня просила мою маму прийти послушать, как я разговариваю сама с собой, причем я произносила такие слова, которые никто не мог понять. Говорила я на языке Ку, но сейчас могу припомнить лишь очень немногие слова да еще маленькие белые лица, взиравшие на меня, когда я лежала в колыбели. Белые человечки часто беседовали со мной, и я выучилась их языку. От них я узнала о величественном месте, где деревья и трава были белые, и белые холмы вздымались до луны, и дул холодный белый ветер. Это место мне потом часто снилось, но лица стерлись, затерялись в моих детских воспоминаниях. Однако, когда мне исполнилось лет пять, со мной случилось удивительное происшествие. Няня несла меня на плечах; вокруг желтело пшеничное поле, и мы шли по этому полю, изнемогая от жары. Потом мы свернули на лесную тропинку, и нас догнал какой-то высокий человек и шел вместе с нами, пока мы не добрались до пруда, где было очень темно и мрачно. Няня посадила меня на мягкий мох под деревом и сказала: «Здесь она в пруд не свалится». И они оставили меня там, и я сидела тихо-тихо и смотрела на пруд, и вот из воды и из леса навстречу друг другу вышли удивительные белые люди и стали играть, танцевать и петь. Кремово-белого цвета, они походили на древние статуэтки слоновой кости, что у нас в гостиной. Их было двое, он и она. Она — прекрасная леди с добрыми темными глазами и серьезным лицом — все время странно и печально улыбалась мужчине, а он смеялся и гонялся за ней. Они все играли и играли, все танцевали и танцевали вокруг пруда, напевая что-то, пока я не заснула. Когда няня вернулась и разбудила меня, мне показалось, что она чем-то похожа на ту белую леди, и я рассказала ей обо всем и спросила, почему она так странно выглядит. Няня ахнула, как будто очень испугалась, и побледнела. Она посадила меня на траву и долго смотрела мне в глаза, и я видела, что она вся дрожит. Потом она сказала, что все это мне приснилось, но я-то знала, что не спала. И еще няня заставила меня пообещать, что я никому не скажу об этом, а если скажу, то меня бросят в черную яму. Но я совсем не испугалась, тогда как няню буквально трясло от страха. Я всегда помнила об этом происшествии и, бывало, закрывала глаза и в тишине и одиночестве снова видела белых людей, расплывчато и как бы издалека, но они были такими же прекрасными, как тогда у пруда. И мне вспоминались обрывки песни, которую они пели, хотя воспроизвести ее я не могла.