Юлия Зонис - Седьмое доказательство

Статуя Немезиды опустила стакан на стол и, помедлив, кивнула.

* * *

Сегодня Йововиц выглядел гораздо более изможденным. Возможно, его утомили поездки. Светловолосая голова опиралась о спинку инвалидного кресла. Кадык остро торчал на тощей шее, напоминая застрявший в плоти обломок стрелы.

— Что вы хотите со мной сделать?

Микаэль, стоящий за его креслом, вздрогнул. Даже мне стало не по себе от этого усталого голоса.

— Ничего страшного. Вам не будет больно. Просто смотрите мне в глаза.

Он покорно кивнул.

Когда впаянные в серое зрачки сузились до размеров точки, я сказал Микаэлю:

— У вас есть последняя возможность уйти. Боли он не испытает, но со стороны это выглядит неприятно.

Правозащитник тихо ответил:

— Вы полагаете, я брошу его сейчас?

Я не настаивал. Обойдя стол, я подошел к Йововицу и положил руку ему на грудь. Зрачки подследственного резко расширились, затопив глаза черным. Тело его содрогнулось. Микаэль подался вперед — но я уже погрузил пальцы глубоко, разрывая мышцы и кости. Дернул, выламывая ребра. Грудная клетка Йововица распахнулась, как дождавшийся солнца цветок, — и я сжал в ладони то, что у живого человека было бы сердцем, а у мертвого только тенью и памятью.

* * *

Сарай горел. Несло паленым. От камней тянуло нестерпимым жаром, трещали вязанки хвороста, вспыхивала солома. Солнце почти зашло, и сарай горел ярко, а наверху пламя казалось синеватым. В дверь,

припертую поленом, настойчиво бухало. Изнутри тонко, пронзительно всверливался в уши детский плач и истошное блеянье овцы.

— Жаль, что в мечеть все не влезли.

Белобрысый, яркие голубые глазки. Свен. Это он озаботился вывести овец, прежде чем загнать в сарай людей. Одну все же забыл.

— Интересно, как же они там молились?

Чернявый Трежко сплюнул в пыль, пригасив сигаретку. На прикладе его автомата грязно отпечаталась пятерня.

— В две очереди или как?

Плач прервался. Крыша рухнула, выкинув вверх огненный столб.

Трежко выругался, стряхивая с рукава едкие искры.

— Ну все. Кранты хазимам. Уходим?

Я медлил. Что-то в происходящем было неправильным, что-то...

— Смотрите!

Огненный столб не падал. Он рывками поднимался над сараем, над деревней, над горами — как будто его раздувал невидимый ветер.

— Что это?

Набухшие дождем тучи лопнули, но не пролилось ни капли — нет, в просвет ударило алым и белым, электрически затрещали разряды, и над сараем...

— Ты видишь это? Видишь?!

Я видел. Я видел, как Свен, поджав губы, шагнул к свету, как плакал, упав на колени, Трежко, как истово крестился Бражко. Я и сам почувствовал вкус земли и копоти на губах. В ушах пела то ли кровь, то ли ангельские хоры. Первый шаг дался мне с трудом, второй — легче, и я грудью ударился о беззвучное пламя. Оно расступилось, и навстречу мне ударил свет...

...свет, дотла выжигающий душу и память, но не дающий тепла.

* * *

— Молодец, Анатоль. Вы неплохо поработали.

Рогатая голова Вендерса покачивалась над канцелярским столом, как уродливый торшер.

— Конечно, жаль, что вам не удалось заполучить одного из них.

Но ничего, ничего, — шеф с недолжной суетливостью потер руки, — мы напишем петицию, они обязаны переправить нам половину. Они не вправе хранить у себя такое.

Я молчал. Шеф поднял голову от моего отчета и озабоченно вгляделся в мое лицо.

— Что-то вы не кажетесь мне довольным. В чем дело?

Я кивнул на отчет.

— Зачем нам это?

Вендерс даже привстал. Козлиная бороденка его изумленно встопорщилась.

— Как зачем, Анатоль? Как зачем? И это говорит человек, претендующий в будущем на мое место? Нет, не опускайте скромно глазки — претендующий, еще как. Неужели вы не понимаете? Все наши заботы, все наши труды, все хлопоты, — он обвел рукой кабинет и указал дальше, за окно, где привычно полыхало багровым, — вся эта огромная машина и у нас, и у них наверху — на чем она зиждется? Что придает ей силу, что вращает колеса? Да вы понимаете, что без свидетельства бытия Божия все это ноль, бесполезная функция, копошение червей — а свидетельств таких единицы...

Рогатая тень карабкалась по стене. Я вспомнил свой шок при первой встрече с шефом. Заметив мой ошалелый взгляд, он усмехнулся тогда: что, не нравится, мальчик? Тебе до такого еще служить и служить. И вот я почти дослужился. И я пойду дальше, глубже, потому что дорога здесь только одна. Интересно, что я сумею разглядеть оттуда, из подземных камор, скрытых пластами базальта от малейших проблесков света?

Я взглянул на низкий потолок кабинета, и мне показались — или я и вправду увидел — тысячи и тысячи миров, мириады существ, суетящихся, живущих, работающих и гибнущих для единственной цели — чтобы в доме за белым забором дотлевал в инвалидном кресле Грашко Йововиц и еще, может быть, пара-тройка таких же несчастных: Жанна из Арка с обгоревшими волосами, бродяга

Моисей, ослепший от жара неопалимой купины... Мне стало неорошо.

— Ох, не нравитесь вы мне, Анатоль. Давайте-ка я выпишу вам отпускные, пройдете лечение...

Я едва не ответил ему, что хочу уволиться — но вовремя вспомнил, что у нас не увольняются. Только поездка в санаторий, девочки, выпивка, морские закаты... Только так. Однако прежде мне предстояло кое-что сделать.

* * *

Давешний мальчик как будто подрос. Вытянулся, стал более тощим и костистым — теперь я уже не боялся упасть, устраиваясь на узких плечах.

— Все еще за мамку вкалываешь?

— Нет. — Он мотнул головой. — Поехали, что ли?

Я понял, что разговора по душам не получится.

До вершины горы мы добрались к вечеру, когда закат в тучах потух. Очки мне не понадобились. В сумерках я с легкостью нашел нужное здание. Длинный заводской корпус напоминал тушу выброшенного на берег кита. Внутри равномерно ухало и раздавался металлический скрежет. На проходной молодой бес затребовал было мой пропуск, но, приглядевшись, угодливо поклонился. Я заглянул в цех. Ряды гигантских станков уходили в бесконечность. Под потолком скользили краны, в их клювах поблескивали детали механизмов. Подбежавший ко мне бригадир быстро подозвал нужного человека.

— Вас зовут Мария Сваровски?

Женщина с огромными сухими глазами кивнула. У нее были непропорционально большие, мужские кисти рук и широкий лоб, и она очень походила на своего младшего сына.

— Мария, можете подавать документы на обжалование. Я возьмусь за ваше дело. Все уже оплачено. А пока я хочу передать вам...

Я протянул Марии листок фотобумаги. Фотография вышла не слишком удачной — я снимал на мобильник, — и все же на ней отчетливо запечатлелось бледное лицо и упрямые черные кудряшки. Сваровски-младший пристально смотрел в объектив и улыбался.

Журнал "Если", 2007, N 4