Хилари Бэйли - Невеста Франкенштейна

Он сидел на полу, уткнувшись лицом в обивку длинной софы.

— Это моя вина… моя вина! О, бедная Элизабет! О, мой мальчик! Что я наделал! — повторял он снова и снова.

Я занялся разжиганием огня в камине, но стенания Виктора не прекращались.

— Лучше было покончить с этим прямо тогда, по свежим следам… сразу, как только я совершил это преступление… — говорил он.

Сначала я думал, что мучения, которые он сейчас переживал, были вызваны тем, что в момент убийства его не оказалось дома, что он был тогда в клубе и не мог ехать домой, ибо испытывал чувство вины из-за своей любви к Марии.

Любой нормальный человек в такой ужасной ситуации вполне бы мог упрекать себя именно за это. Однако, судя по его словам, Виктор не обвинял себя в том, что отсутствовал в тот момент, когда умирали его жена и ребенок. Не упоминал он и о том, что необходимо найти и наказать человека, который совершил это злодеяние. Создавалось ощущение, что его страдание вызвано каким-то иным поступком, вину за который он на себя возлагает, и что наказание, положенное ему, обрушилось на его жену и сына.

Я делал все, что было в моих силах, чтобы хоть как-то утешить его и оградить от расспросов, связанных с убийством. Однако разговора с полицейскими избежать не удалось. У него пытались выяснить, имелись ли враги у его семьи, а также просили установить, не было ли совершено наряду с убийством еще и ограбление.

Рассвет застал меня у окна гостиной, а Виктор лежал рядом, на кушетке. По его неподвижному лицу, выражавшему отчаяние и безысходность, непрестанно текли слезы. Взгляд его был устремлен в потолок. Я смотрел в сад, и вдруг мне показалось, что на лужайке, среди деревьев, я вижу фигуру мужчины. Свет был слабый, и туман заполнял пространство между стволами, к тому же рассмотреть эту огромную фигуру среди деревьев было очень трудно еще и из-за того, что она стояла неподвижно в своем укрытии. Я закрыл глаза и открыл их снова. Нет, я нисколько не сомневался, что только что видел фигуру человека, и не какого-то человека, а того самого уродливого великана, что встретился мне недавно, когда я вышел из театра.

— О боже, Виктор! — воскликнул я. — Он здесь, среди деревьев! Это он убийца!

Виктор вскочил на ноги и подбежал ко мне. Я развернулся, выскочил из комнаты и, пролетев по коридору, бросился отпирать дверь, ведущую в сад. Но когда я справился с замками и вылетел наружу, никаких следов фигуры, которую, как мне казалось, я видел, не было и в помине. Я пробежал через покрытую снегом лужайку к деревьям — но и там никого не оказалось. Если только он действительно здесь был, — а я по-прежнему был уверен, что явственно его видел, — он, заметив, что его обнаружили, перелез через садовую ограду. И действительно, у ограды я обнаружил отогнутые ветки старого куста, который рос рядом с грудой сложенных в этом месте деревянных ящиков. Ими он вполне мог воспользоваться, чтобы перелезть через ограду. Мне даже показалось, что я видел его следы на тропинке, которая вела к ограде, однако при тусклом свете утра и из-за снега, который, падая на землю, тут же таял, какие-либо Следы сложно было рассмотреть.

Медленными шагами возвращался я в дом, размышляя о той огромной неуклюжей фигуре, которую, как мне казалось, я видел уже трижды. И не была ли теперь эта фигура лишь плодом моего воображения, результатом сильной усталости и эмоционального истощения? А что, если то самое загадочное существо, которое видел я раньше, и совершило это ужасное убийство? Когда я вновь вошел в комнату, Виктор, с лицом мертвенно бледным и безжизненным, так и продолжал стоять у окна. В свете утра видно было, что на его щеках пролегли глубокие морщины, которых вчера еще не было. Мне показалось, что он постарел лет на двадцать.

— Я подумал, что этот чудовищный великан стоит там, в саду, — сказал я. — Должно быть, я ошибся. Как бы там ни было, если он и стоял, теперь его уж там нет.

Виктор поежился. Я подвел его к камину и накинул ему на плечи плед. Между тем я продолжал:

— Возможно, у меня просто разыгралось воображение, но сдается мне, что какое-то огромное и уродливое существо прямо-таки преследует меня. Два месяца назад я дважды встречал его около реки, у вашего дома, и вот опять увидел его вчера вечером возле театра.

После того как я описал этого человека и его внешность, мне показалось, что глаза Виктора запали еще глубже, как будто мои слова повергли его в состояние еще более глубокого отчаяния. Затем он проговорил низким, глухим голосом:

— Это значит, что он вернулся.

— Ты его знаешь? — спросил я, потрясенный услышанным. — Кто же он?

Виктор встал и вновь подошел к окну.

— Кто он? — повторил я вопрос. — Виктор, скажи мне, кто он? Это твой враг? — Я был уверен, что этот человек и убийца — одно и то же лицо.

Франкенштейн повернулся ко мне, и в полутемной комнате раздался его голос:

— Джонатан, не спрашивай меня, кто он. Не пытайся понять, что все это значит…

Но тут судьба сжалилась над ним и прервала его страдание глубоким обмороком.

Виктор пролежал в кровати много дней. Я настаивал на том, что нужно вызвать из Швейцарии его родителей, но он не разрешал мне этого сделать. Когда я заводил об этом разговор, он приходил в сильное возбуждение, и я отступал. По этой причине ответственность за его здоровье легла на меня. В первую очередь мне пришла в голову мысль убедить Виктора уехать из дома, в котором были убиты его жена и ребенок. Я подумал даже о том, что убийца может вернуться, дабы нанести еще один удар, ибо мотивы его преступления оставались неясными. У меня возникли большие сомнения относительно того, что это был просто вор, который забрался в дом, чтобы поживиться, но, застигнутый врасплох, решил избавиться от свидетелей, которыми оказались невинная женщина и ее ребенок. Однако Виктор отказался переезжать к миссис Доуни, которая очень ему сочувствовала и согласилась принять в своем доме незнакомого человека. Он упорно настаивал на том, чтобы остаться в своем доме, и я сдался, решив, что наши постоянные споры могут помешать его выздоровлению. Поэтому кроме двух сиделок я нанял еще и парочку здоровенных охранников, чтобы те постоянно следили за домом.

Первую неделю Виктор пролежал в лихорадке, но вскоре состояние его улучшилось. Тогда-то я и решился спросить его, что он думает о том человеке в саду и не считает ли он, будто человек этот причастен к убийству. Но Виктор все время твердил одно и то же:

— Я ничего не могу тебе сказать. Нужно говорить либо все, либо ничего. А я не могу, не могу этого сделать. — И с этими словами от отворачивал от меня свое измученное лицо.

— Виктор, — настаивал я. — Умоляю, скажи мне! Опиши этого человека. Скажи, как он с тобою связан.