Чарльз Уильямс - Сошествие во Ад

Восторженное состояние Паулины дало сбой в перерыве перед последним действием. Она немного отошла от других, чтобы расслабиться, и огляделась. Возле возвышения, где недавно горел костер, Пролог разговаривал с кем-то из Стражи. Она видела, как он поднял трубу, форма стражника вспыхнула на солнце, и внезапно ей вспомнилась другая картина: гравюра в старом издании Книги Мучеников. Там тоже была и труба, и стража, и костер, и человек на нем. История утверждала, что это происходило где-то здесь, возможно, как раз на том самом месте, где теперь располагалась сцена.

Паулина все еще продолжала думать о последнем действии. Впереди ждали страдания, прощение, явление всемогущей любви в одном общем танце, но теперь на всем этом лежала тень смерти и людской жестокости. Солнце светило так же ярко, краски оставались живыми, смех – веселым, но все это накрыла тень. Ее природа разительно отличалась от природы праздника на лужайке. Паулина чувствовала, что даже если бы все мирские горести и беды были излечены и забыты, из пустоты все равно возникало бы знание о мертвых, не доживших до этой радости. Прошлое обвиняло; история ее семьи была частью мрачного прошлого. Ее предок добровольно пошел на смерть, он сам выбрал ее, настаивал на ней. Всего несколько слов раскаяния – и судьи могли бы пощадить его. Но они осудили человека на мучительную смерть. А мир, который взирал на все это и упивался его мучениями? Не слишком ли он походит на тот, в котором жила она, на Хью, на Аделу, на Кэтрин Парри и остальных? Паулина растерялась. Она понимала, что радость можно и нужно сохранить, несмотря на трагедию, только не знала как.

К ней подошел Стенхоуп.

– Ну, – сказал он, – кажется, все идет хорошо.

Голосом, охлажденным наползающей тенью, она ответила:

– Вы так думаете?… Знаете, моего предка сожгли заживо как раз на этом месте?

– Знаю, – кивнул он. – Я читал, да и ваша бабушка рассказывала.

– Извините, – проговорила она с раскаянием. – Сегодня все так радуются. Пьеса, костер, наш костер, – это замечательно. Но как можно быть счастливым, если помнить?… И как мы смеем забыть?

– Не надо ничего забывать, – ответил он. – Такому нет и не может быть оправдания. Но, может быть, вы забываете еще что-то?

Паулина с удивлением посмотрела на него. А Стенхоуп продолжал как ни в чем не бывало:

– Как вы думаете, нельзя ли принять и его бремя?

Паулина словно окаменела.

– Но ведь он умер!

– И что? – мягко спросил Стенхоуп, тоже останавливаясь.

– Вы имеете в виду… нет, вы же не хотите сказать… – Она озадаченно умолкла, и перед ней мелькнуло понимание смысла его слов. Он был так огромен, что она даже дыхание затаила от одного лишь намека. Голова кружилась. Паулина смогла только вымолвить беспомощное «Но…».

Стенхоуп взял ее за руку и осторожно потянул вперед.

– Но ведь он умер, – повторила она, хотя собиралась сказать совсем другое.

– Да, вы уже говорили, – мягко промолвил Стенхоуп. – И я спросил, что это меняет. С таким же успехом вы могли бы сказать, что у него рыжие волосы. Насколько я знаю, он вполне мог быть рыжим.

В это время их окликнули.

– Да, да, миссис Парри, идем, – отозвался Стенхоуп. – Идемте, мы всех задерживаем, – обратился он к Паулине. – Потом. Всему свое время.

– Вы советуете мне попробовать нести его страх? – все-таки спросила она, ускоряя шаг.

– Ну, – протянул он, – пока вы едва ли сможете установить связь. Смерть мешает, рыжие волосы или что там еще. Но, думаю, с помощью Всевышнего вы могли бы предложить ему ваше… что-нибудь, что у вас есть. Эй, только я собираюсь получить это первым.

– Что получить? – с замиранием спросила она.

– Да радость, конечно! Если вы почувствовали счастье вокруг, примите его, не отказывайтесь. Будьте счастливы. Ведь вы же не будете предлагать Господу какую-нибудь ерунду. У вас должен быть хоть маленький, но капитал, чтобы попытаться поддержать, например, мученика времен Марии Кровавой. Нет, нет, не сейчас. Нас ждут. В шатер, о Периэль!

Паулина еще услышала слова, сказанные ей вдогонку.

– Возможно, именно в этом разница между Израилем и Иудой! Они разошлись по своим шатрам и оставили Давида одного. [31]Отсюда Рассеяние… и Исчезновение.

– Кто у вас исчез, мистер Стенхоуп? – озабоченно спросила миссис Парри.

– Пустяки, миссис Парри. Спасителя вот ищем. Как удачно начинается это действие, правда?

Пока Паулина бежала через сцену к своему месту, рассудок ее словно заледенел. Снова над ее миром взметнулась волна нового смысла, снова все перестраивается иначе: невероятно сложная мысль, изложенная простейшими словами, вела за собой совершенно необычный порядок давно знакомых вещей. Ее вселенная разваливалась на части, а дух парил и не падал. Она остановилась, развернулась, заговорила. Она спешила на сцену, и вбежала в пьесу, где речь тоже шла о мученичестве. «Я видел спасение Господа моего…» Спасение реяло над ней в воздухе, дрожало в ярком свете. «Кто имеет, тому дано будет…» А кто не имеет? И вдруг она ясно услышала ответ: «А кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет». [32]

Плакала труба. Оплакивала исполнение приговора ее Величества Королевы над осужденным и нераскаявшимся еретиком. И его кровь текла в ее жилах! Паулина отчаянно старалась осмыслить это наследство. Внезапно перед ее внутренним взором возникла толпа странно одетых людей. Его не было там, он умер много веков назад. А действительно, так ли важно, когда это было? Возможно ли, чтобы прошлое, настоящее и будущее существовали одновременно здесь и сейчас? Горит на костре нераскаянный еретик Струзер, она с друзьями танцует там, где он горит, бабушка умирает, а Стенхоуп говорит об этом стихами… Прошлое Холма пронизывает его настоящее. Выходит, теория обмена любовью действует и для живых, и для мертвых? Понимание взметнулось из глубин ее сознания и тут же пропало. Актеры расступились перед ней. Это были ее знакомые, друзья, преображенные в персонажей пьесы. А сама пьеса?… Не отображает ли она эту сверхъестественную жизнь? Ессе, omnia nova facio.

Хор заканчивал свою партию. Паулина серьезно и радостно доиграла свою роль, изо всех сил стремясь стать органичной частью спектакля. Близился финал. Заканчивалась генеральная репетиция. Впереди ждала премьера.

Когда долгий крик-стон наконец замер в воздухе, мертвец обнаружил себя стоящим среди домов. Тот звук, родившийся в глубине его новой сущности, что-то освободил в нем. Он хорошо помнил два прекрасных женских образа в окне. Впрочем, на молодую женщину он почти не обратил внимания. Слишком его поразила пожилая леди, и даже не столько она сама, сколько сильный мягкий свет, исходивший от ее лица и всей фигуры. А теперь он стоял на улице и прямо напротив, через дорогу, видел знакомые дом с лестницей. За ними разливался свет, почти такой же, какой он видел в окне. Сам дом был темным; на его фоне лестница белела, как старая кость; но свет ее словно не касался. Она просто стояла и ждала, когда он вернется.