Татьяна Титова - Конь Посейдониса

– чувство, что я безразличная тварь, – и одновременные взбрыки копыт и взметывания голов, и кружение в табуне волн: я пока не знаю, имеют ли мои волны подобие других существ, кроме морского коня, – я видел, как другие перетекают друг в друга – словно облака разных форм, – но однообразие биения, и эта лунная рябь, и приливное бешенство, и почти безмятежность, когда волна несет Нереиду, и легкая резвость дельфинов и моих собратьев – четверки коней, не отдыхающих коней, лучших, что выбрал Посейдонис из всех жертвованных ему… Но я очень хорошо знаю, что в моих плечах та часть моря, которая называется солью морскою… Я говорю, как свободный конь Посейдона, – но я помню, я всегда буду помнить ужас того положения, когда я отказался от владения книгой – я продал зеленый огонь в башне. Человек, тот, повесившийся, не обманывался, вцепляясь в книгу, но он ошибся… Уилфред иногда обещает рассказать о нем так же, как рассказывает обо мне. Мне ужасно, поймите: я мог стать обновлением дряхлого цепного Кербера или другим воплощением страшного перевозчика за Ахерон, – повторяю и повторю еще, что мне приятно быть морским свободным конем… Нет, было бы приятно: если бы мне дали забыть… или узнать – но я всегда буду помнить мой взлет и мое превращение…

Брат мой Уилфред не упрекает меня ни в смерти обманувшегося человека, ни в том обмене, что я совершил за его спиной. Пропажа книги беспокоит его меньше, чем моя судьба. Он ищет способа вернуть меня в человеческое тело – но ему не понятно здесь очень многое, и прежде всего то, что мне будет претить любое человеческое тело – я уже не смогу быть просто человеком; а еще мне страшно оказаться ожившим трупом. Если теперь мной любуются дочери Океана: моей дикостью, моей статью, рябью моей нервной шкуры… но это только часть моих печалей, – я для них – только внешность волны, а сама волна – я не умею сказать, – волнение Океана; и я подвластен ему. Я как стена или камень башни, а башня – Океан. Я не чудище, я почти ничто: морской конь, которому нельзя еще доверить упряжку, даже трех своих друзей по будущей тетриппе я не различаю… Может быть, я всегда буду дикарем, тулпаром, диковинкой… Может быть, наоборот, я не выйду к Уилфреду, наоборот, очень скоро, и тогда он сможет говорить обо мне и отплыть за книгой, – это и значит, что я больше не свободен: ни мне, ни ему не узнать, каким образом я не свободен… Та же морская сила может заметить меня – неизгладимость во мне человека – и я буду просто морской конь: если бы!

Эти чудовища знают обо мне почти все – просто гнаться за мною им тяжело; но они прекрасно понимают, что моя тяга к чудесному, и тяга Уилфреда – пришли от них . Человек из рода Эль-Намонов некогда вошел в ночь: он запирал двери руками и застил свет крыльями, он слышал цветную музыку и видел краски смерти… Я это знаю. Что сделал один из Эль-Намонов – кто во мне?

Как бы то ни случилось – после того, как я сам приду на дно, обитаемое Ими , я принесу туда ощущения моей поворотной зеленой ночи, когда я вскочил на четыре ноги и неименуемое во мне расправило крылья, и я взмахнул крыльями, – и бежал, и летел, и метался, и поворачивал, и упал в волны – это оказалось моим настоящим существованием. И окончательно потемнев душой, подавленный силой и свободой, и неверием в собственное бессилие, – я буду у Них . Но я спрошу: а что досталось мне от моего подобия светлого, от моего крылатого двойника Пегаса? Может ли быть теперь светлое? Однажды, на борту корабля, под рассветным блеском моря, Уилфред распознает мой бег – я не приду к нему, но и не уйду к Старикам Ктулху… Я, морской конь, конь из табунов Посейдониса, может быть, почувствую на себе легкую узду и твердую руку… самого Посейдона.