Дэвид Сосновски - Обращенные

Она вручает мне колоду и произносит только одно слово, вернее, два. И эти слова заставляют ее улыбнуться.

— Ол-ла… — говорит Исузу, разворачивая эту улыбку до полной потребляемой мощности, — …ладушки.

Раньше, когда дети еще существовали, родители имели обыкновение жаловаться, что жестокие видеоигры развращают их чад. Меня, как человека, регулярно совершающего насилие в реальности, всегда удивляли эти протесты. В конце концов, жители Колумбайна, предающие анафеме компьютерные игры, были бы потрясены, если бы вы довели до их сведения, что никто никогда не ломал руку, играя в «Doom» — в отличие, скажем, от футбола. [35] В апреле 1999 года двое учеников школы Колумбайн, 18-летний Эрик Харрис и 17-летний Дилан Клиболд застрелили 12 подростков и учителя, а после этого покончили с собой. И вас, наверно, очень удивит, что следить за событиями последней войны за нефть по каналу CNN — занятие более деструктивное, чем избиение мультяшных монстров.

Я упоминаю об этом ради контекста, в котором следует рассматривать вид епитимьи для родителей, выбранный моим маленьким Солдатом. Из сотен карточных игр Исузу предпочла именно ту, правилами которой предусмотрено физическое насилие. Ладушки, или «Шлепни Джека»… Предложите мне выбрать игру, которая учит детей плохому и в принципе может привести к чему-нибудь вроде Колумбайна — и я думаю, что выбрал бы «ладушки». В отличие от «Doom» или «Мортал Комбат», игроки в «ладушки» задаются целью в буквальном смысле задеть друг друга побольнее, так что второе название этой игры буквально отражает суть происходящего.

Для тех, кто незнаком с этой игрой, объясняю. Два игрока делят колоду и по очереди сбрасывают по одной карте, пока кому-нибудь не выпадет валет. [36] Отсюда название «валет» по-английски — Jack. После этого начинается гонка: кто первым шлепнет по карте. Допустим, кому-то это удалось, тогда он хватает все карты, лежащие ниже, и получает право хлопнуть противника по запястью. Побеждает тот, кто остался с большим количеством карт (и кому, соответственно, меньше досталось по рукам) после того, как выпали все валеты. Это соревнование в быстроте реакции и чувствительности к боли, поэтому не очень справедливо, когда взрослый играет против ребенка. Особенно если взрослый — вампир, а ребенок — нет. Наше время реакции слишком разнится, хищник всегда играет против жертвы крапленой колодой. Вампира, если угодно, можно уподобить молнии, в то время как его жертву — запоздалому раскату грома. В прежние дни, до того, как стать доброжелательным, я мог схватить свой завтрак за шею прежде, чем тот успевал просто заметить, как я подхожу.

Другими словами, если я захочу, то смогу надрать Исузу ее маленькую задничку.

Но дело не в этом. Я уверен, что мама Исузу тоже могла у нее выиграть. И держу пари, что она никогда этого не делала. Она играла в «Шлепни Джека», чтобы проиграть — всякий раз, когда ей случалось оплошать и она должна была исправить положение. Как я сейчас. Это повод, позволяющий ребенку шлепнуть родителя.

И мой маленький лучик света уже сияет в предвкушении расправы.

Я распечатываю колоду, избавляюсь от джокеров, снимаю, перетасовываю половинки, затем повторяю операцию. Я вручаю дважды перетасованную колоду Исузу, та разбрасывает их по полу, ворошит их обеими руками, потом снова собирает вместе. Ясно, что она относится к этому занятию серьезно. И доверие — даже в лучшем случае шаткое — является роскошью, которую она не может себе позволить. Особенно учитывая мое недавнее поведение. Особенно учитывая, что я играю в эту игру в наказание за недавнее проявление неблагонадежности.

Когда Исузу делает это, мы получаем по стопке и начинаем сбрасывать карты. Как нарочно, я сбрасываю валета первым. Кажется, он лежит целую вечность, прежде чем Исузу замечает его и протягивает руку, как в замедленной съемке, чтобы накрыть его. Шлеп! Она хихикает, восхищенная собой и тем, что сейчас сотворит с вашим покорным слугой.

Я задираю рукав своего купального халата и предоставляю запястье в ее распоряжение. Исузу подгибает все пальцы на своей правой руке, кроме первых двух. Поднимает ее руку так высоко, как только может, даже немного прогибается, чтобы добавить еще несколько фунтов боли на квадратный дюйм. Она на секунду замирает в этой позе, позволяя мне ждать. Покрываться потом. И затем, подобно рычагу катапульты, обрушивает на меня все, что у нее есть, и две красных полосы ненадолго возникают на моей белой-белой коже.

Я выгляжу в точности как леденцовая тросточка, думаю я, и Исузу словно читает мои мысли.

— Ты похож на леденцовую тросточку, — говорит она.

И я думаю: леденцовые тросточки, леденцы на палочке, плохие родители, старые вампиры — все мы становимся сосунками, когда имеем дело с детьми.

— Jack.

Я нашел Исузу в пятницу вечером, после работы. В субботу мы устроили друг другу проверку на честность, выяснили, как улыбаются коты, и установили некоторые правила. Потом настала сегодняшняя ночь — воскресенье, ночь сюрпризов, новых правил и игры в ладушки. Я уложил ее в кровать за несколько часов до восхода солнца, и некоторое время спустя до меня доходит, что Исузу делает куда больше для сохранения собственной жизни, когда спит. Она уже доказала свою неблагонадежность во время бодрствования: эти всевозможные сюрпризы, возможно, не стоят выеденного яйца, однако способны спровоцировать у вашего покорного слуги срыв. Вот когда она спит… Одна мысль всплывает на поверхность и заполняет мое сердце: как мне не хватает этого. Ее. Она спит в течение нескольких часов до восхода солнца, в то время как я все еще бодрствую, ее нет — и это создает зону молчания в моей жизни. Это предупреждение. Напоминание. Когда Исузу спит, посапывая, за закрытой дверью, в моей квартире снова становится слишком тихо. Я никогда не осознавал этого раньше, пока эта тишина не ушла, а потом вернулась.

И все, что остается в этой зоне молчания, в конце нашего уик-энда — это я сам, играющий в гляделки с предстоящим понедельником, и реальность того, что я выбрал. Не прошло и недели, как я, кажется, стал отцом. Или, по крайней мере, приемным отцом, и вдобавок ко всему, приемным отцом смертного. Вот так: хлоп! — и я отец. Я — папа ребенка, которого каждый из тех, кого я знаю — и большинство тех, кого я не знаю — хотел бы убить. Да, вот еще какая мелочь: я — папа без мамы, и появления мамы в ближайшем будущем не предвидится. И даже если бы она была, как бы я мог ей доверять?

И еще мой рабочий день. Вернее, рабочая ночь. Вампиры работают только по ночам, и не потому, что не успевают выполнить всю работу днем или вынуждены подхалтуривать. Наступит вечер понедельника — завтра; у меня есть работа, на которую я должен ходить. Я должен приносить домой кошачий корм. А для этого надо зарабатывать деньги, черт побери. Работа, где возникающие днем проблемы не входят в список причин, в силу которых я могу рассчитывать на пособие. Работа, с которой я не могу отпроситься по причине недомогания.