Уильям Ламли - Дневник Алонсо Тайпера

После обеда просмотрел несколько фолиантов из большой библиотеки на первом этаже. До сих пор мне не приходилось держать в руках полные тексты «Манускриптов Пнакта», или «Шестокрыл». Возможно, я никогда бы не осмелился прийти сюда, если бы знал их содержание. Теперь уже слишком поздно — до потустороннего Шаббата осталось всего десять дней. Неведомые силы приберегают меня для этой жуткой ночи.

21 апреля.

Снова осматривал портреты. На некоторых подписаны имена: одно из них — под изображением незнакомой женщины с дьявольской улыбкой на губах, написанным около двух столетий назад, — сильно озадачило меня. Тринтия Ван дер Хейл-Слейт. Не могу отделаться от мысли, что я где-то уже встречал имя Слейтов — в какой-то весьма важной для меня связи. Хотя тогда его смысл не казался таким пугающим, как теперь. Я должен вспомнить, где мог слышать это имя.

Глаза портретов преследуют меня. Возможно ли, чтобы их изображения сдвигались в своих рамах, тронутых плесенью и трупным разложением? Змеиные и свиные физиономии зловеще таращатся на меня с потемневших полотен; бесчисленный сонм призрачных лиц виднеется за их спинами. В выражении каждого проглядывает отталкивающее фамильное сходство, и человеческие лица более ужасны, чем те, что схожи со звериными мордами. У некоторых заметны черты, присущие еще одному проклятому роду, о котором я много читал в прошлом. Корнелиус из Лейдена был наихудшим из его представителей. Это он разрушил барьер в неведомый мир после того, как его отец отыскал недостающий ключ для цепочки ритуальных заклинаний. Теперь мне ясно, что В. знал лишь часть жуткой правды, и потому я оказался здесь беззащитным и совершенно неподготовленным. Однако сколь родственны связи Корнелиуса и его потомков с фамилией Ван дер Хей-лов? Кто продолжал род до старого Клауса Клэя? То, что он совершил в 1591 году, не могло быть осуществлено без опыта и знаний многих поколений проклятой семьи или чьей-то помощи извне. Какие ветви пустил этот чудовищный род? И какая незавидная участь ожидает не подозревающих ни о чем потомков, рассеянных по свету? Я просто обязан вспомнить, откуда мне знакомо имя Слейтов.

Не могу убедить себя, что картины неподвижны в своих рамах. Уже несколько часов меня посещают видения, родственные прежним призракам лап и лиц, однако теперь странно напоминающие изображения со старинных портретов. Почему-то мне ни разу не удалось пронаблюдать видение и портрет одновременно; всякий раз света оказывается недостаточно для одного из явлении, или же видение и портрет находятся в разных комнатах.

Возможно — я очень надеюсь, — видения не более чем всплеск воображения, хотя моя уверенность в этом сильно поколеблена. Некоторые из призраков женщины, столь же прекрасные, как и изображение незнакомки в запертой комнате; некоторых я не встречал на портретах, хотя мне кажется, что они могли притаиться в пыли и саже, покрывающей полотна. Несколько призраков начинают материализовываться. Их формы постепенно теряют прозрачность, и я со страхом наблюдаю происходящую метаморфозу. С плавной неторопливостью процесс движется в обратную сторону, и отвратительные гости растворяются в воздухе. Лица некоторых кажутся мне поразительно и необъяснимо знакомыми.

Одна из женщин затмевает остальных своей прелестью. Ее ядовитые чары подобны медоносному цветку, проросшему на склоне преисподней. Стоит мне взглянуть на нее, как она исчезает, но с тем чтобы появиться позднее вновь. Ее лицо имеет зеленоватый оттенок, и временами мне кажется, что в ее упругой коже поблескивает чешуя. Кто она? Дух незнакомки, жившей в запертой комнате более столетия назад?

Мои припасы снова лежат на полу в прихожей — по всей видимости, это становится традицией. Чтобы отметить следы, я набросал пыли возле порога, однако утром вся прихожая оказалась чисто подметена какими-то неведомыми силами.

22 апреля.

Этот день ознаменовался жуткой находкой. Я снова исследовал проросший паутиной чердак и обнаружил полуразвалившийся резной сундучок — очевидно, голландской работы, — полный черных книг и свитков, превосходящих возрастом все найденное ранее. Среди тисненых переплетов я разобрал тусклые литеры греческого «Некромикона»; франко-норманнскую «Книгу Эйбона, и даже первую редакцию старинных „Подземных тайн“ Людвига Принна. Но наиболее зловещие откровения скрывал ветхий кожаный манускрипт, написанный на искаженной латыни и полный странных крючковатых приписок, сделанных рукой Клауса Ван дер Хейла. Очевидно, записи представляли собой дневник, который старый Клаус вел между 1560 и 1580 годами. Когда я разъединил потемневшие от времени серебряные застежки и раскрыл пожелтевшие листы, на пол, кружась, выскользнула цветная гравюра, изображавшая чудовищное существо, более всего напоминающее огромного моллюска, с клювом и щупальцами, с огромными желтыми глазами и странно схожими с человеческими очертаниями безобразного тела.

Столь неизъяснимо отвратительной и жуткой твари мне не приходилось видеть. На лапах, ногах и головных отростках красовались изогнутые клешни, напомнившие мне о зловещих призраках лап в подвале. Тело чудовища неуклюже замерло на гигантском троне, расписанном незнакомыми письменами, отдаленно схожими с китайскими иероглифами. От переплетений букв и самой гравюры явственно исходила чья-то чуждая воля, столь злобная и могущественная, что невозможно было определить ее рамками какого-либо одного мира или эпохи. Вероятнее всего, темная тварь на троне служила фокусом, преломлявшим темные силы из вневременья — в течение эонов прошедших и грядущих эпох. Словно иконы властителей тьмы, зловещие символы, казалось, разбухали, переполняемые соками собственной, болезненной жизни, готовые сползти со страниц манускрипта и обрушиться со всей яростью на читающего. Ключ к их разгадке лежал за пределами моих знаний, однако я не мог не заметить дьявольской точности и невыразимой угрозы в их начертании. Разглядывая потусторонние контуры, будто грозно топорщившихся перед моими глазами, я обнаружил в них очевидное сходство со знаками, выбитыми на замке в подвале. Оставил гравюру на чердаке: безопаснее держаться подальше от этой твари.

Весь день и вечер читал рукопись старого Клауса Ван дер Хейла; мое недалекое будущее представляется все более жутким и туманным. Рождение мира и жизнь прежних миров прошли перед моими глазами; я узнал таинства Шамбалы лемурийской столицы, основанной больше пятидесяти миллионов лет назад, но до сих пор укрытой за прочным барьером психической энергии где-то в восточных пустынях. Мне открылся смысл „Книги Дзиан“, первые шесть глав которой превосходят возраст Земли, а последние были уже ветхи, когда нашей планеты достигли космические дредноуты венерианских лордов. Среди записей я встретил имя, которое мало кто отваживался произносить при мне иначе, нежели шепотом, запретное и неизъяснимое имя Энго.