Роберт Чамберс - Желтый знак

Как много в мире вещей, которые невозможно объяснить! Почему, например, некоторые аккорды музыки заставляют меня думать о коричневых и золотистых оттенках осенней листвы? Почему месса в Сан-Сесиль гонит мои мысли в пещеры, где стены блестят от нетронутого серебра росы? Почему шум и суматоха шестичасового Бродвея вдруг сменяются перед моими глазами картиной мирного бретонского леса, где солнце проникает сквозь весеннюю листву, а Сильвия нагибается, нежно и удивленно рассматривая маленькую зеленую ящерку, и еле слышно шепчет: «Подумать только, ведь это создание — тоже под покровительством Бога!..»

Когда я увидел сторожа первый раз, он стоял ко мне спиной. Я окинул его безразличным взглядом, даже не заметив, как он скрылся в дверях церкви. Тогда я обратил на него не больше внимания, чем на любого другого прохожего, бредущего в этот час по Вашингтон Сквер. А как только я захлопнул окно и вернулся в студию, то и вовсе позабыл о нем. День был в разгаре, и в комнате стояла страшная духота, поэтому через некоторое время я снова распахнул окно и высунулся наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Сторож по-прежнему стоял во дворе церкви, оглядел площадь с фонтаном, а потом, все еще вспоминая уличный пейзаж — деревья, асфальтовые дорожки и толпы гуляющих нянюшек с детьми — решил вернуться к своему мольберту. Однако, отвернувшись от окна, я понял, что мой рассеянный взгляд все же прочно запечатлел в памяти этого человека в церковном дворе. На сей раз он стоял ко мне лицом, и я совершенно бессознательно пригнулся, чтобы получше разглядеть его. Не знаю, что в этом лице заставило меня ощутить такое отвращение, но мне тут же представился омерзительный могильный червь. И это ощущение, что передо мной — толстый белый трупный опарыш, было настолько сильно и тошнотворно, что оно, видимо, отразилось и на моем лице, потому что сторож сразу же отвернулся с очень недовольным видом, а я почему-то подумал о том, как неприятно бывает личинке, когда ее беспокоят в собственном коконе.

Вернувшись к мольберту, я жестом попросил натурщицу принять нужную позу, но поработав немного, убедился в том, что успел испортить все, что уже удалось написать. Пришлось брать шпатель и соскребать с холста нанесенную краску. Дело в том, что цвет кожи на портрете получился какой-то бледный и нездоровый, и мне даже показалось странным, что я умудрился сотворить такое в своей мастерской, где света было вполне достаточно, и все до сих пор получалось у меня отлично.

Я хмуро посмотрел на Тэсси. Но она ничуть не изменилась — здоровый яркий румянец по-прежнему играл на ее шее и щеках.

— Я что-нибудь не то сделала? — спросила она.

— Нет, просто я тут плохо выписал руку и вообще не понимаю, как можно было нанести такое на холст, — ответил я.

— Разве я плохо позирую? — не унималась она.

— Да нет же, все замечательно.

— Значит, это не моя вина?

— Нет, тут все дело во мне…

— Мне очень жаль, — искренне расстроилась она.

Я сказал ей, что можно немного передохнуть, пока я буду очищать скипидаром испорченное место, и Тэсси пошла курить, на ходу перелистывая иллюстрированный журнал «Курьер Франсэ».

Не знаю, был ли испорчен скипидар, или же проявился скрытый брак холста, но чем больше я тер, тем сильнее распространялась по картине эта зараза. Я работал без устали, пытаясь вывести краску, но страшный мертвенный оттенок перебрасывался от руки к руке прямо на моих глазах. Я изо всех сил пытался помешать этому, но краска уже успела измениться и на груди — странная инфекция заражала всю фигуру; казалось, портрет впитывает в себя этот жуткий цвет тления, как губка воду. В отчаянии я отбросил шпатель, тряпку и скипидар в сторону и подумал о том, какую сцену я устрою Дювалю, продавшему мне этот чертов холст. Но вскоре я понял, что дело вовсе не в холсте и не в красках, купленных у Эдварда. «Наверное, виной всему плохой скипидар, — подумал я. — Или что-то случилось у меня с глазами, и после солнечного света они видят все искаженным». Я подозвал Тэсси. Она тихо подошла сзади и перегнулась через мой стул, выпустив в воздух кольцо сигаретного дыма.

— Что ты наделал с картиной? — в ужасе воскликнула она.

— Ничего, — прорычал я. — Наверное, это из-за скипидара.

— Какой жуткий цвет! — продолжала она. — Ты считаешь, что мое тело похоже на зеленый сыр?

— Конечно же нет, — сердито ответил я. — Разве я раньше когда-нибудь так писал?

— Нет, никогда…

— Вот видишь!

— Да, наверное, это действительно из-за скипидара или из-за чего-нибудь еще, — растерянно согласилась Тэсси.

Она накинула японский халат и подошла к окну. А я тер и скоблил до тех пор пока не устал, и в конце концов схватил кисти и с силой проткнул ими холст, при этом крепко выругавшись во весь голос, и тут же испугался, что мои слова могут долететь до Тэсси. Так и случилось: она сразу же повернулась в мою сторону и всплеснула руками.

— Ну правильно! Ругайся, веди себя по-дурацки, кисти ломай… Ты три недели проработал над картиной, а теперь посмотри! Зачем же портить холст?.. И что за народ эти художники!

Я же почувствовал себя пристыженным, как это бывает у меня всякий раз после вспышки гнева, и повернул испорченный холст лицом к стене. Тэсси помогла мне очистить кисти и пошла одеваться. Из-за ширмы она продолжала давать советы по поводу того, как надо себя вести, когда чувствуешь, что начинаешь терять контроль, а потом, посчитав, что с меня хватит, вышла и попросила помочь ей застегнуть пуговицы на спине, до которых сама она не могла дотянуться.

— Все пошло насмарку, когда ты отошел от окна и рассказал мне про того жуткого типа, что стоял во дворе церкви, — сказала она.

— Да, наверное, он заколдовал картину, — ответил язевая и посмотрел на часы.

— Уже седьмой час, я знаю, — перехватила мой взгляд Тэсси и подошла к зеркалу, чтобы поправить шляпку.

— Да, но я, правда, не хотел тебя так задерживать… — Мне было страшно, неловко и в смущении я выглянул из окна, но сразу же отшатнулся, потому что молодой человек с одутловатым лицом по-прежнему стоял в церковном дворе.

— Вот это и есть тот, кто тебе так не понравился? — шепнула Тэсси.

Я кивнул.

— Я не вижу его лица, но, по-моему, он весь какой-то толстый и мягкий. Во всяком случае, — продолжала она, задумчиво посмотрев на меня, — он напоминает мне один сон — страшный сон — который я однажды увидела. Или, — Тэсси неожиданно замолчала, уставившись на свои туфли, — это был вовсе и не сон?..

— Откуда же мне знать? — попробовал улыбнуться я.