Говард Лавкрафт - Зов Ктулху

Кошмарные события достигли своей кульминации вечером 18 ноября; Сент-Джон возвращался домой с местной железнодорожной станции, когда на него напала какая-то неведомая и ужасная хищная тварь. Крики несчастного доносились до самого дома, я поспешил было на помощь, но было уже слишком поздно: на месте ужасной трагедии я успел только услышать хлопки гигантских крыльев и увидеть бесформенную черную тень, мелькнувшую на фоне восходящей луны.

Мой друг умирал. Я пытался расспросить его о происшедшем, но он уже не мог отвечать связно. Я услышал только отрывистый шепот: Амулет… проклятье…

После чего Сент-Джон умолк навеки, и все, что от него осталось, было недвижимой массой истерзанной плоти.

Назавтра я похоронил своего друга ровно в полночь, в глухом заброшенном саду, пробормотав над свежей могилой слова одного из тех сатанинских заклятий, которые он так любил повторять при жизни. Прочитав последнюю строку, я вновь услышал приглушенный лай огромного пса где-то вдали за болотом. Взошла луна, но я не смел взглянуть на нее. Когда же в слабом ее свете я увидал огромную смутную тень, перелетавшую с холма на холм, то, не помня себя, я закрыл глаза и ничком повалился на землю. Не знаю, сколько времени пролежал я там; поднявшись наконец, я медленно побрел домой, а там, спустившись в подвал, совершил мерзкий обряд поклонения амулету из зеленого нефрита, лежавшему в своей нише, словно на алтаре.

Было страшно оставаться одному в старом пустом доме на заболоченной равнине, и на следующий же день я отправился в Лондон, прихватив с собой нефритовый амулет, а остальные предметы нашей святотатственной коллекции частью сжег, а частью закопал глубоко в землю. Но уже на четвертую ночь в городе я вновь услышал отдаленный лай; не прошло и недели со времени моего приезда, как с наступлением темноты я стал постоянно ошушать на себе чей-то пристальный взгляд. Однажды вечером я вышел подышать свежим воздухом в районе набережной королевы Виктории. Я медленно брел в неопределенном направлении, как вдруг отражение одного из фонарей в воде заслонила чья-то черная тень и на меня неожиданно обрушился порыв резкого ветра. В эту минуту я понял, что участь, постигшая Сент-Джона, ожидает и меня.

На другой день я тщательно упаковал нефритовый амулет и повез его в Голландию. Не знаю, какого снисхождения мог я ожидать в обмен на возврат таинственного талисмана его владельцу, ныне бездвижному и безмолвному. Но я полагал, что ради своего спасения обязан предпринять любой шаг, если в нем есть хоть капля логики. Что такое был этот пес, почему он преследовал меня оставалось все еще неясным; но впервые я услышал лай именно на старом голландском кладбище, а все дальнейшие события, включая гибель Сент-Джона и его последние слова, указывали на прямую связь между обрушившимся на нас проклятием и похищением амулета. Вот отчего испытал я такое непередаваемое отчаяние, когда после ночлега в одной из роттердамских гостиниц обнаружил, что единственное средство спасения было похищено у меня.

Той ночью лай был особенно громким, а на следующий день из газет я узнал о чудовищном злодеянии. Кровавая трагедия произошла в одном из самых сомнительных городских кварталов. Местный сброд был до смерти напуган: на мрачные трущобы легла тень ужасного преступления, перед которым померкли самые гнусные злодеяния их обитателей. В каком-то мерзком воровском притоне целое семейство преступников было буквально разорвано в клочья каким-то неведомым существом, что не оставило после себя никаких следов. Никто ничего не видел соседи слышали только негромкий гулкий лай огромного пса, неумолкавший всю ночь.

И вот я снова стоял на мрачном погосте, где в свете бледной зимней луны все предметы отбрасывали жуткие тени, голые деревья скорбно клонились к пожухлой заиндевевшей траве и растрескавшимся могильным плитам, а шпиль поросшей плющом кирки злобно рассекал холодное небо и безумно завывал ночной ветер, дувший со стылых болот и ледяного моря. Лай был едва слышен той ночью, более того, он смолк окончательно, когда я приблизился к недавно ограбленной могиле, спугнув приэтом необычно большую стаю нетопырей, парившую над кладбишем с каким-то зловещим любопытством.

Зачем я пришел туда? Совершить поклонение, принести клятву верности или покаяться безмолвным белым костям? Не могу сказать, но я набросился на мерзлую землю с таким остервенением и отчаянием, будто кроме моего собственного разума мною руководила какая-то внешняя сила. Раскопать могилу оказалось значительно легче, чем я ожидал, хотя меня ждало неожиданное препятствие: одна из многочисленных когтистых тварей, летавших над головой, вдруг набросилась на меня и стала биться о кучу вырытой земли; мне пришлось прикончить нетопыря ударом лопаты. Наконец, я добрался до полуистлевшего продолговатого ящика и снял отсыревшую крышку. Это было последнее осмысленное действие в моей жизни.

В старом гробу, скорчившись, весь облепленный шевелящейся массой огромных спящих летучих мышей, лежал обокраденный нами не так давно скелет, но ничего не осталось от его прежней безмятежности и чистоты: теперь его череп и кости в тех местах, где их было видно были покрыты запекшейся кровью и клочьями человеческой кожи с приставшими к ней волосами; горящие глазницы смотрели со значением и злобой, острые окровавленные зубы сжались в жуткой гримасе, словно предвешавшей мне ужасный конец. Когда же из оскаленной пасти прогремел низкий, как бы насмешливый лай, а я увидел в мерзких окровавленных костях чудовища недавно украденный у меня амулет из зеленого нефрита, разум покинул меня; закричав изо всех сил, я бросился прочь, и скоро мои вопли напоминали уже скорее взрывы истерического хохота.

Звездный ветер приносит безумие… Эти когти и клыки веками стачивались о человеческие кости… Кровавая смерть на крыльях нетопырей из черных, как ночь, развалин разрушенных временем храмов Велиара… Сейчас, когда лай мертвого бесплотного чудовища становится все громче, а хлопки мерзких перепончатых крыльев слышны все ближе у меня над головой, только револьвер сможет дать мне забвение единственное надежное убежище от того, чему нет названия и что называть нельзя.

Да хранят меня милосердные боги, если таковые действительно существуют в те часы, когда ни сила воли, ни какие-либо средства, изобретенные человеком, не могут развести овладевающих мною объятий сна. Смерть милосердна, ибо из ее владений нет возврата. Но тот, кто, выстрадав знание, вернулся из потаеннейших владений ночи, уже навсегда лишится мира и покоя.