Говард Лавкрафт - Зов Ктулху

Бог знает, сколько их там было должно быть, тысячи. Вид этого страшного потока в слабых отблесках молний, время от времени озарявших местность, потряс меня до глубины души. Когда же наконец он стал иссякать и распался на отдельные особи, мне впервые удалось разглядеть их это были карликовые, уродливые, густо поросшие волосяным покровом обезьяно-подобные существа, некие чудовищные, демонические карикатуры на род людской. Все это время они оставались совершенно безмолвными я не услышал даже слабого писка, когда одна из проносившихся мимо тварей отработанным движением вцепилась в своего более слабого собрата и принялась пожирать его. На помощь каннибалу поспешили другие и с тошнотворным наслаждением доели то, что осталось от жертвы. Усилием воли я стряхнул с себя вызванное страхом и отвращением оцепенение мое болезненное любопытство все же побороло царивший в душе ужас и в тот момент, когда последнее из чудовищ покидало свое адское пристанище, я достал пистолет и с наслаждением всадил в него пулю.

Потом были визжащие, скользящие, стремительные тени багрового безумия, обгонявшие друг друга в бешеном полете по бесконечным коридорам сверкающего молниями кроваво-красного неба; бесформенные фантомы и калейдоскопические образы дьявольского пейзажа, навеки запечатлевшегося в моей памяти; чащи чудовищных переросших дубов со змеевидными корнями, высасывающими мертвенные соки из почвы, кишащей миллионами дьяволов-каннибалов; ряды жутких приземистых холмиков-полипов, омерзительными щупальцами заброшенных во внешний мир из центров подземной перверсии; смертоносные молнии, чей блеск озарял увитые плющом стены и затянутые бурно разросшейся плесенью демонические аркады… Мне остается только благодарить Всевышнего за ниспосланное на меня интуитивное озарение, которое научило меня спасти свою жизнь, укрывшись в обитаемых людьми местах, ибо вряд ли мой смятенный рассудок смог бы самостоятельно привести меня в деревню, мирно спавшую под ясным звездным небом.

Мне понадобилась целая неделя, чтобы прийти в себя, после чего я вызвал из Олбани команду взрывников. Они заложили в особняк на Темпест-Маунтин изрядную порцию динамита. Сила взрыва была огромна особняк и вся верхняя часть Темпест-Маунтин оказались стертыми с лица земли. Кроме того, ребята из Олбани замуровали подземные ходы во всех обнаруженныхна поверхности холмиках и уничтожили некоторые неестественно громадные деревья, своим существованием отравлявшие ландшафт. После того, как все эти мероприятия были закончены, ко мне вернулся сон, однако состояние душевного покоя навсегда покинуло меня с тех пор, как я узнал сокровенную тайну Затаившегося Страха. Страх цепко держит меня своими когтями, ибо кто может сказать наверняка, что дьявольское наваждение из Темпест-Маунтин уничтожено до конца и что где-нибудь в огромном мире нет чего-нибудь подобного? Кто осмелится, зная то, что знаю я, вспоминать о неведомых подземных пещерах без панического страха за свое будущее? Я не могу без содрогания видеть колодец или вход в метро… Почему врачи не в состоянии прописать мне лекарство, приносящее успокоение во время грозы?

То, что я увидел в зареве вспышки выстрела, было настолько очевидным, что в течение целой минуты я сохранял спокойствие. Затем до меня дошла суть увиденного, и на некоторое время я потерял рассудок. Представшее моему взору существо вызывало тошноту это была омерзительная белесая гориллоподобная тварь с острыми желтыми клыками и свалявшейся шерстью, конечный результат дегенерации человекоподобных млекопитающих, чудовищное порождение жуткой популяции каннибалов, бесчисленные поколения которых обитали в страшной подземной изоляции. Я увидел воплощение хаотического, ощерившегося Страха, который крадется по пятам жизни, одержимый желанием погубить ее. Застреленное мною существо издохло, но я успел перехватить его предсмертный взгляд. Глаза его были того же странного свойства, что отличало горящие зенки существа, встреченного мною под землей, и вызывали они такие же безумные ассоциации. Один из них был голубой, другой карий. Это были разноцветные мартенсовские глаза, глаза из древних легенд и преданий; глаза, открывшие мне в пароксизме наполнявшего подвал безмолвного ужаса, во что превратился этот исчезнувший род, обитавший некогда в страшном, отрезанном от мира доме на вершине Темпест-Маунтин?

Мой дом остался далеко позади; я был весь во власти чар восточного моря. Уже стемнело, когда я услышал шум прибоя и понял, что море вон за тем холмом с прихотливыми силуэтами ив на фоне светлеющего неба и первых ночных звезд. Я должен был исполнить завет отцов, и потому быстро шагал по свежевыпавшему снегу, тонким слоем покрывавшему дорогу, уныло ведущую ввысь, туда, где Альдебаран мерцал среди ветвей. Я спешил в старинный город на берегу моря, где никогда прежде не бывал, хотя частенько грезил о нем. Стояли святки. Люди называют этот праздник Рождеством, но в глубине души знают, что он древнее Вифлеема и Вавилона, Древнее Мемфиса и самого человечества. Стояли святки, когда я, наконец, добрался до древнего городка на берегу моря, где некогда жил мой народ, жил и отмечал этот праздник еще в те незапамятные времена, когда он был запрещен. Несмотря на запрет, из поколения в поколение передавался завет: отмечать праздник каждые сто лет, чтобы не угасала память о первозданных тайнах. Народ мой был очень древним, он был древним уже триста лет назад, когда эти земли только заселялись. Предки мои были чужими в здешних местах, ибо пришли сюда из южных опиумных стран, где цветут орхидеи. Это были темноволосые нелюдимые люди, говорившие на непонятном языке и лишь постепенно освоившие наречие местных голубоглазых рыбаков. Потом мой народ разбросало по свету, и объединяли его одни лишь ритуалы, тайный смысл которых навек утерян для ныне живущих. Я был единственным, кто в эту ночь вернулся в старинный рыбацкий поселок, ибо только бедные да одинокие умеют помнить.

Я достиг вершины холма, и увидел Кингепорт в наступивших сумерках он казался огромным: заснеженный Кингепорт с затейливыми флюгерами и шпилями, старомодными крышами и дымниками на печных трубах, причалами и мостками, деревьями и погостами; с бесчисленными лабиринтами улочек, узких, извилистых и крутых, сбегающих с чудовищной высоты холма в центре города, холма, увенчанного церковью и пощаженного временем; с невообразимой мешаниной домов колониального периода, разбросанных тут и там и громоздящихся под разными углами и на разных уровнях, словно кубики, раскиданные рукой младенца. Древность парила на серых крылах над посеребренными морозом кровлями. Один за другим в окнах вспыхивали огни, вместе с Орионом и бессмертными звездами освещая холодные сумерки. Волны прибоя мерно ударяли в полусгнившие пристани там затаилось море, вечное загадочное море, откуда некогда вышел мой народ. Холм, на вершине которого я стоял, находился чуть в стороне от дороги; лишенный растительности и открытый всем ветрам, теперь он стал кладбищем я понял это, когда, приглядевшись, увидел черные надгробия. Они зловеще вырисовывались в темноте, словно наполовину истлевшие ногти гигантского мертвеца. Дорога выглядела заброшенной, снег на ней был нетронут. Временами мне чудилось, будто издалека доносится какой-то звук, жуткий и размеренный, напоминающий скрип виселицы на ветру. В 1692 году в этих местах были повешены по обвинению в колдовстве четверо моих родичей, но точное место казни было мне неизвестно.