Говард Лавкрафт - Азатот

Рукопись перенесла меня в прошлое, в тринадцатый век, когда замок, где я родился и вырос, был грозной и неприступной крепостью. Именно в те времена появился в наших владениях некий человек весьма примечательный, хотя и низкого положения, в котором ему уступали лишь крестьяне. Его звали Мишель, впрочем, он был более известен как Мове что значит Злой, поскольку о не шла страшная слава. Он изнурял себя в поисках философского камня и эликсира молодости и слыл апостолом черной магии и алхимии. У Мишеля Злого был сын по имени Карл, юноша, столь же сведущий в оккультных науках, сколь и отец, которого все звали Ле Сорсье, или Колдун. Честные люди сторонились этой пары, подозревая, что отец и сын совершают нечестивые обряды. Говорили, что Мишель заживо сжег свою жену, принеся ее в жертву дьяволу, что именно он и его сын виновны в участившихся исчезновениях крестьянских детей. Тьму, которая окутывала этих людей, прорезал лишь один искупительный луч: ужасный старик исступленно любил своего отпрыска, и тот отвечал ему чувством, намного превосходившим обычную сыновнюю преданность.

В ту ночь в замке на горе царила тревога. Исчез юный Годфрей, сын Генриха, графа С. Несколько человек во главе с обезумевшим отцом, прочесывая местность в поисках юного графа, ворвались в хижину, где жили колдуны, и застали там старого Мишеля Злого, хлопотавшего вокруг гигантского чана, в котором кипело какое-то варево. Не владея собой от бешенства и отчаяния, граф бросился на старика, и несчастная жертва испустила дух в его смертоносных объятиях. Тем временем слуги обнаружили молодого Годфрея в дальних пустовавших покоях замка, но радостная весть пришла слишком поздно, чтобы остановить бессмысленную расправу. Когда граф со своими людьми покинул скромное жилище алхимика и двинулся в обратный путь, за деревьями маячил силуэт Карла Колдуна. Гомон возбужденных слуг донес до него весть о случившемся, и, на первый взгляд, могло показаться, что он бесстрастно отнесся к судьбе, постигшей его отца. Медленно надвигаясь на графа, Карл монотонным и оттого особенно ужасным голосом произнес проклятие, с того момента неотступно следовавшее по пятам за представителями рода графа С Да не достигнет ни один отпрыск рода убийцы Возраста, превосходящего твой, проговорил он и, отпрыгнув в сторону темного леса, быстрым движением выхватил из складок своего платья склянку с бесцветной жидкостью. Плеснув этой жидкостью в лицо убийцы, Карл скрылся за чернильными кулисами ночи. Граф скончался на месте и был похоронен на следующий день. С того дня, когда он появился на свет, и до его смерти прошло немногим больше тридцати двух лет. Тщетно крестьяне, разбившись на группы, прочесывали лес и земли, прилегающие к горе: колдун, умертвивший графа, исчез бесследно.

Время и табу, наложенное на упоминание о страшной ночи, стерли проклятие из памяти семьи графа. Когда Годфрей, невольный виновник трагедии и наследник графского титула, пал от стрелы во время охоты в возрасте тридцати двух лет, никто не связал его гибель с роком, перешедшим к нему от отца. Но когда много лет спустя Роберт, молодой граф, обладавший завидным здоровьем, был найден бездыханным в окрестностях замка, крестьяне стали потихоньку поговаривать, что смерть нашла их господина вскоре после того, как он встретил свою тридцать вторую весну. Людовик, сын Роберта, достигнув рокового возраста, утонул в крепостном рву; скорбный список пополнялся поколение за поколением Генрихи, Роберты, Антуаны, Арманы, жизнерадостные, ни разу не согрешившие, расставались с жизнью, едва им исполнялось столько лет, сколько было их далекому предку, когда он совершил убийство.

Окончив чтение, я понял, что ждет меня в не столь отдаленном будущем самое большее через одиннадцать лет, а может быть, и раньше. Жизнь, не имевшая прежде в моих глазах большой ценности, с каждым днем становилась мне все милей, и загадочный мир черной магии все глубже и глубже затягивал меня. Я жил отшельником и не испытывал влечения к науке как таковой; отринув современность ради Средних веков, я, подобно старцу Мишелю и юноше Карлу, трудился, стараясь овладеть таинствами демонологии и алхимии. Моя искушенность возрастала, но я все же был далек от того, чтобы постичь странное проклятие, обрушившееся на мой род. Порой я утрачивал свой мистицизм и, бросаясь в другую крайность, пытался объяснить смерть моих предков более приземленной причиной банальной расправой, начатой Карлом Колдуном и продолженной его потомками. Убедившись после долгих разысканий, что род алхимика не имел продолжения, я вернулся к своим штудиям, стремясь найти заклинание, которое способно было бы освободить мою семью от непосильного бремени проклятия. В одном решении я был непоколебим: остаться холостым. Я полагал, что с моей смертью подрубленное родовое древо погребет под собой проклятие.

Я готовился встретить свое тридцатилетие, когда небесный глас призвал Пьера к себе. В полном одиночестве я похоронил старого слугу во внутреннем дворике, где он любил прогуливаться. В конце концов мысль о том, что я единственное живое существо, обитающее в крепости, перестала занимать меня, ибо я сжился с чувством покинутости, которое притупило тщетный бунт против надвигающегося рока, и почти смирился с тем, что должен разделить судьбу моих предков. Я проводил время, исследуя разоренные залы и башни старого замка, куда раньше не пускал меня юношеский страх; проникал в закоулки, которые, по словам старого Пьера, не слышали человеческих шагов уже более четырехсот лет. Повсюду я натыкался на странные, внушающие трепет предметы. Я рассматривал мебель, покрытую пылью веков, осыпающуюся трухой под зубами сырости, давно воцарившейся в комнатах. Небывалая дивная паутина опутывала все предметы; гигантские летучие мыши хлопали жуткими иссохшими крыльями в безграничном мраке.

Настал момент, когда я повел самый тщательный учет каждому истекшему дню и каждому истекшему часу. Я был приговорен, и срок исполнения приговора приближался с каждым движением маятника часов, украшавших библиотеку. Момент, при мысли о котором я на протяжении стольких лет замирал от тоски, был неотвратим. Проклятие вырывало моих предков из жизни незадолго до того, как они достигали возраста, в котором погиб граф Генрих, и я ежесекундно ждал прихода страшной гостьи смерти. Я не знал, в каком обличий она предстанет передо мной, но решил, что ей не встретить в моем лице малодушной дрожащей жертвы. С возросшим рвением я продолжал обшаривать замок-Событие, определившее мою дальнейшую жизнь, случилось во время одной из вылазок в полуразрушенное крыло замка, когда мне оставалось, по моими предчувствиям, менее недели до рокового часа, который должен был стереть даже тень надежды на продолжение моего земного бытия и превратить меня в ничто. Добрую часть утра я посвятил полуразрушенной лестнице в одной из самых древних и потрепанных временем башен замка. День застал меня за поисками места, откуда спуск вел в помещение, служившее в Средние века, по всей видимости, тюрьмой, а затем использовавшееся для хранения пороха. По мере того как я продвигался по пропитанному селитрой проходу, начинавшемуся у последней ступени, настил становился все менее упругим, и вскоре мерцающий свет моего светильника упал на голую, сочившуюся водой стену. Лишенный возможности двигаться дальше, я хотел было уже повернуть назад, как мой взгляд упал на проделанную в полу неприметную крышку люка с кольцом. Мне пришлось повозиться, прежде чем я сумел ее приподнять. Из черного провала поднимался едкий дым, от которого пламя светильника заметалось с шипением, позволив мне, однако, рассмотреть падающую скользкую и гладкую глубину каменных ступеней.