Челси Ярбро - Тьма над Лиосаном

Арфиста между тем усадили за стол и поднесли ему чашу хмельного.

— Пей, Осред, — велел Дилингр. — И как следует подкрепись. Мы хотим прослушать другую балладу.

Датчане, смеясь, выпили за Осреда и принудили того осушить чашу до дна, после чего арфист принялся за еду. Он ел быстро и жадно, словно бы опасаясь, что его могут в любой момент отшвырнуть от стола.

— Ты споешь нам о своенравных красотках, — говорил, пока слепец насыщался, Дилингр. — Ведь красота и строптивость идут рука об руку, мы все это знаем. — Он искоса взглянул в угол, где сидела светловолосая пленница, и с решительным видом прибавил: — Спой нам о том, к какому концу приводят женщин упрямство и вздорность.

Осред, уловив в тоне хозяина пиршества жесткость, понимающе закивал:

— У меня есть на примете такая баллада. Ручаюсь, она вам придется по вкусу.

Дилингр отгреб от арфиста еду.

— Тогда бери свою арфу и пой.

Рабы внесли в зал еще несколько блюд, и запах рыбного заливного, присыпанного приправами, наполнил рот Пентакосты слюной. К столу подтащили новый бочонок с медом, а Осред, занявший прежнее место у очага, ударил по струнам. На этот раз он хриплым речитативом поведал собравшимся историю о неверной женщине, убившей своих незаконнорожденных детей, а затем и любовника, в наказание за что ей отрезали груди и раздвоили язык.

Датчане ревом одобрили кару, и незрячие глаза менестреля повернулись к Дилингру. Пентакоста, достаточно хорошо разобравшая песню, кипела от ярости. Ее так и подмывало вскочить на ноги и хорошенько отделать этих скотов, не имеющих представления о какой-либо обходительности и уважении к дамам. Но это было бы неразумно. Нет, с ними надо поступить по-другому, по крайней мере с одним. Она ощупью нашла в соломе, на которой сидела, несколько длинных стеблей, связала их и поднесла ко рту, бормоча заклинания, потом бросила жгутик на пол. Дело сделано. Старые боги должны были услышать ее.

Прослушав еще пару песен, датчане поднялись со своих мест и, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть, побрели к выходу. Вскоре у очага с догорающими углями остался один лишь Дилингр. Он знаком велел рабам собрать со стола остатки еды, затем приблизился к Пентакосте и, слегка поклонившись, сказал на ломаном, но довольно сносном немецком:

— Я припас для высокородной дамы немного мяса и заливного.

Пентакоста с огромнейшим удовольствием вонзила бы ногти ему в лицо, но желудок ее подводило от голода, и потому она, гордо вздернув голову, произнесла:

— Надеетесь, что такие подачки помогут вам содрать больший выкуп?

Дилингр рассмеялся, и Пентакоста вдруг осознала с тревогой, что он не так уж и пьян.

— Выкуп и так будет большим, высокородная дама. Лишние хлопоты стоят много дороже еды. — Дилингр опустился на лавку и похлопал по ней ладонью. — Ну, не кобенься, садись и ешь.

— Из вашей тарелки? — оскорбленно спросила она, однако села и, отломив кусочек лепешки, окунула его в мясной соус. «Ужас, как вкусно», — мелькнуло в ее голове.

— Ты исхудала, — посетовал вслух Дилингр, следя, как она ест. — Ты стала такой же тощей, как бременские бродяги. Это не порадует ни мужа твоего, ни отца. — Он упер руки в широко расставленные колени. — Ты ведь скучаешь по мужу?

— Как и любая жена, — сказала она, примеряясь, не взять ли третий кусочек мяса.

Его глаза замерцали.

— Ты слишком женственна, чтобы жить… без мужского внимания… которое каждый был бы рад тебе уделить.

Голос Дилингра сгустился, и Пентакоста безошибочно и с презрением распознала в нем призывные нотки. Старые боги двинулись к ней на помощь: этот датчанин угодил в ее сеть. Она повернула голову, чтобы взглянуть на него.

— Как может достойная женщина думать о чьем-либо внимании, кроме мужнего?

Дилингр расхохотался.

— Разве ты никогда не ощущала жара в своем чреве и слабости во всем теле, когда…

— Как вы смеете говорить со мной так? — вскричала Пентакоста, и только часть ее раздражения не была нарочитой.

— Ты моя пленница, — жестко напомнил он. — Тебе лучше бы не забывать об этом. Если бы мы не хотели получить за тебя выкуп, я овладел бы тобой в первую ночь, а вслед за мной и остальные мужчины. Но ты из высокородных, за таких дают кучу золота, и это пока еще защищает тебя. Однако подумай, нужна ли тебе такая защита?

Пища, миг назад казавшаяся достойной богов, приобрела вкус золы. Пентакоста трудно глотнула, задаваясь вопросом, не утратил ли ее заговор силу.

— Если вы запятнаете мою честь, то никакого выкупа не получите, а наоборот, уплатите моему мужу пеню, — напомнила она, стараясь подавить дрожь. — А также моему отцу.

— Пусть придут и возьмут ее, — усмехнулся Дилингр. — Они еще будут благодарить меня за преподанную тебе науку. Тебя ведь еще никогда не учили — я прав? — Он вновь рассмеялся, но уже без намека на какую-либо веселость. — Расскажи-ка мне поподробнее о своем муже.

Пентакоста оцепенела. Если Дилингр каким-нибудь образом вызнал, что Гизельберт стал монахом, то он, возможно, перестал рассчитывать на выкуп. Мысль о том, чем это грозит, наполнила ее леденящим ужасом.

— Он мой муж, — сказала она. — То, о чем я умалчиваю, касается только его и меня.

— Хорошо сказано, — отозвался Дилингр. На губах его плавала двусмысленная улыбка. — И то, что касается вас двоих, не понесет никакого урона от того, что коснется только тебя.

— Я не хочу умирать, — ответила холодно Пентакоста. — А меня непременно утопят, если свершится то, на что вы столь бесстыдно намекаете.

— Это глупый обычай, — усмехнулся Дилингр. — Тут достаточно и простой взбучки. — Одной рукой он приобнял ее. — Если ты не проговоришься, кто будет знать?

Пентакоста оттолкнула тарелку.

— А ребенок? Вдруг родится ребенок?

— Скажешь, что он от мужа. Кто это сможет проверить? — с вызовом спросил Дилингр. — Или какая-нибудь опытная женщина даст тебе травяного настоя, прежде чем живот твой наполнится. — Пальцы его стиснулись, сжимая ее плечо, и жаркое мужское дыхание опалило ей щеку. — Неужто ты не знаешь таких женщин? Или каких-то других способов избавиться от плода?

Пентакоста поежилась — и в большей степени от боли в плечах, чем от чудовищности задаваемых ей вопросов.

— А если дело затянется и я останусь тут на зимовку? Мне ведь придется в этом случае донашивать плод. Что тогда будет?

— Мы оставим ребенка в лесу, — сказал сердито Дилингр. — Не морочь мне голову и не заставляй зря тратить время. Тут мой дом, а ты моя пленница — и не должна со мной спорить. Я и так слишком мягок с тобой, пора с этим покончить. Согласишься ты или нет, я сделаю то, что хочу. Но для тебя же будет лучше, если согласишься.

— Ты прикоснешься к замужней женщине?! — вскричала она, тщетно пытаясь высвободиться из его хватки.