Челси Ярбро - Хроники Сен-Жермена

— На что это вы намекаете, Чарльз? — требовательно спросил Доминик, раскуривая очередную сигару.

— Вы читали дневник, а? — Лорд даже не взглянул на кузена. — Нет, не читали. А я читал, и не один раз, и вправе вам заявить, что документ этот внушает тревогу.

— Вы только и делаете, что обещаете внятно нам обо всем рассказать, — вздохнул Хэмворти, — но так и не выполняете своих обещаний.

— Как мало в вас доверия, Питер, — пожурил его с деланным добродушием Уиттенфильд. — Уймите свою раздражительность, и вы тут же поймете, почему мой рассказ о Сабрине строится именно так. Не я выбирал тему для обсуждения, но она стала поводом несколько вас просветить. — Он хлебнул вина и слизнул с верхней губы дужку кирпично-оранжевой влаги.

— Так окажите нам эту любезность, — улыбнулся шестой гость.

Рассказчик поколебался.

— Не знаю, к каким заключениям вы придете. Я ведь и сам не разобрался во всем до конца. — Он шумно выдохнул воздух и вновь потянулся к бокалу. — Ладно, судить да рядить вы будете сами. Так оно, полагаю, выйдет верней. — Последовал смачный глоток. — Сабрина, понятно, не бросала слежки за графом. Ночи, представьте себе, напролет не спала, а с утра принималась за хлопоты по хозяйству, стараясь также оказывать посильную помощь слуге своего благодетеля, перед которым сильно робела, хотя тот был с ней безукоризненно вежлив, как, впрочем, и граф, встреч с которым она по возможности избегала. Страхи, вы понимаете, все еще жили в ней. Прослужив так какое-то время и скопив немного монет, женщина купила распятие — старое было продано еще с год назад. Граф, заметив крестик, вскользь бросил, что он позолочен. Сабрина с негодованием заявила, что ничего большего она себе позволить не может и что истинную веру золотом не подменишь. Хозяин, вежливо извинившись, признал ее правоту, а через две недели подарил ей другое распятие, уже из чистого золота и, кажется, флорентийской работы. Я, по крайней мере, так думаю, ибо видел его. Сабрина, обуреваемая ужасными подозрениями, отнесла дар к католическому священнику, чтобы тот его освятил. Католик, зная ее как благочестивую англиканку, не преминул выполнить просьбу…

— И граф наутро растаял как дым, — заключил саркастически Доминик.

— Нет, с ним ничего подобного не случилось, и Сабрина сделала вывод, что он не злой искуситель, а добрый благовоспитанный человек, но не оставила своих за ним наблюдений, весьма и весьма, надо сказать, изматывавших ее. Однажды ночью, таясь на лестнице возле одной из всегда закрытых дверей, она задремала и с ужаснейшим грохотом покатилась вниз по ступеням. Дверь отворилась, лестницу залил свет…

— Боже! — вскричал Эверард. — Наверняка она сильно расшиблась! Я тоже однажды упал с лестницы и потянул связки в плече, а доктор сказал, что мне еще повезло. Все кончилось бы печальней, будь я потяжелее.

Уиттенфильд раздраженно нахмурился.

— Она набила себе синяков и сломала руку — к счастью, правую, потому что была левшой.

— Ах вот оно что, — заметил Твилфорд глубокомысленно. — Это многое объясняет.

— Леворукость? — вскинулся Уиттенфильд. — А вы ведь, кажется, правы. Считается, что в левшах есть нечто особенное. Подумать только, Серена тоже была левшой.

— А что вы скажете о людях, одинаково хорошо владеющих обеими руками? — тихо спросил шестой гость.

— Я их не одобряю, — веско заявил Грейвстон. — Это неестественно.

— Вы думаете? — Шестой гость повернул к пэру голову, но тот только хмыкнул и промолчал.

— К Сабрине! — потребовал Доминик.

— Да, к Сабрине, — повторил Уиттенфильд, заглядывая в опустевший бокал. — Замечательная была женщина. На чем я остановился?

— Она упала с лестницы и сломала себе руку, — подсказали ему.

— О да! Граф вышел из комнаты, но Сабрина потеряла сознание, а очнувшись, не сразу сообразила, что ее куда-то несут. Обмирая от боли и страха, она закрыла глаза и стала ждать, что последует дальше.

— Пожалуй, ей только это и оставалось, — мрачно сказал Эверард.

— Несомненно, мой друг. Мысли бедняжки путались, а когда прояснились, она обнаружила себя на мягкой кушетке в небольшой, изящно обставленной комнате. Можете представить ее изумление, ведь все стены спаленки были увешаны прекрасными картинами, а мебель была покрыта искусной резьбой и обтянута дорогими шелками. В то время подобная роскошь встречалась редко, даже в богатых домах. Этот граф выходил на поверку более впечатляющим персонажем, чем Сабрина о нем полагала.

— Возможно, он был совсем и не граф, а богатый торгаш, тешивший себя экстравагантными развлечениями. Этим, кстати, объясняется и уединенное местоположение дома, и отсутствие в нем гостей, — цинично заметил Доминик.

— Я и сам одно время так думал, — признался Уиттенфильд. — Я был уверен, что нашу родственницу просто ослепило богатство. Но потом навел кое-какие справки и понял, что, чем бы этот иностранец ни занимался, принадлежал он к самой родовитой аристократии.

— Как любопытно, — произнес шестой гость.

— А будет еще любопытнее, — продолжил Уиттенфильд, не различив в замечании сардонической нотки. — Граф одурманил страдалицу маковой настойкой и выправил ей руку. Сабрина пишет, что ощущала себя плавающей в огромной теплой ванне, хотя и слышала, как хрустят ее кости. Потом она вновь потеряла сознание и очнулась уже у себя. Ее рука была в лубке, а голова казалась набитой ватой.

— А хозяин? Что он? — спросил Твилфорд, захваченный рассказом.

— Он навестил ее на следующий день и навещал еще и еще, весьма беспокоясь о том, как протекает выздоровление, — Уиттенфильд многозначительно смолк, дожидаясь откликов, и дождался — от Эверарда.

— Ну да, она же была его экономкой. От неработающей прислуги какой ему прок?

— Он ни на что такое ни разу не намекнул, — ответил торжествующе Уиттенфильд, довольный, что рыбка схватила наживку. — Она так и записала в тетрадке, потому что весьма тяготилась своим положением сама. Наконец, дней через десять, Сабрина отважилась посетовать на собственную беспомощность, но хозяин запретил ей и думать о какой-то работе до полной поправки руки.

Есть в дневнике фраза, намекающая на некоторую интимность, но столь туманная, что концов не сыскать. Не забывайте, в тот век обходились без экивоков. Если бы между ними что-нибудь было, Сабрина не стала бы прятаться за метафорами. Вряд ли она опасалась упреков со стороны муженька. Когда сэра Джеймса выпустили из тюрьмы, он подался в наемники к Габсбургам и пропал на востоке. Сабрина же после трех лет службы у графа вернулась в Англию и зажила на широкую ногу. Замуж она уже больше не выходила, но явно имела любовников, по крайней мере двоих, ибо честно о том поминает. Одного звали Ричардом, он имел какое-то отношение к Норфолкам, другой, некий Генри, был вроде бы родичем Говардсам. Она не давала много деталей, чтобы людей нельзя было узнать. Нет сомнения, сэр Джеймс заскрипел бы зубами, узнав, как поживает его благоверная, но он так и не объявился — пропал.