Терри Брукс - Бегущая с демоном

— Я вернусь с тобой, Бен-Бен, — прошептала она. — И побуду немножко.

Ее руки болели от усталости, но она решила не спускать девчушку на землю. К тому времени, как они добрались до перекрестка, начинающегося у входа в парк, и повернули налево к городку Синиссипи, Беннетт Скотт крепко спала.

Роберт Рузвельт Фримарк — «Старина Боб» для всех, кроме жены, внучки и священника — спустился на следующее утро к завтраку в состоянии, близком к испугу. Он был крупным мужчиной, ростом шесть футов три дюйма, широкоплечим, с большими руками, крепкого телосложения, даже с небольшим брюшком. Было ему шестьдесят три года. Лицо у Старины Боба квадратное, с выступающим носом, густые седые волосы вьются, обнажая высокий лоб. Он выглядел как политический деятель — по крайней мере, так, как должны выглядеть политические деятели. Но старина Боб был человеком рабочим, причем всю свою жизнь, и сейчас, будучи на пенсии после тридцатилетней службы на конвейере Среднезападного Континентального Сталеплавильного Завода, все еще носил джинсы и синие рабочие рубашки и считал себя не лучше остальных.

Старина Боб был Стариной Бобом так давно, что уже и не помнил, с каких пор. Не с самого детства, конечно, но вскоре после этого, по крайней мере, когда возвратился с корейской войны. В лицо его так не называли, только за спиной. Например: «Старина Боб свое дело знает». Но его прозвище не означало «Старый Добрый Боб». А словечко «старина» не имело отношения к возрасту. Скорее, обозначение статуса. Боб Фримарк являл собой образец непоколебимого, как гранит, гражданина Хоупуэлла, он был другом для всех, кто жил в городе на протяжении всей жизни, человеком, к которому всегда можно обратиться за помощью. Он состоял в обществе «Джэйсиз», в «Объединенном Пути», в Фонде помощи больным раком и в «Красном Кресте» одновременно или поочередно, помогая им в развитии. Он был членом обществ «Киванис», «Лось» и ВФУ. Он держался подальше от Ротари-клуба, потому что не мог выносить это фальшивое «Привет, Роберт!». Зато был членом Первой Конгрегационалистской Церкви, служил в ней священником и возглавлял совет, пока не умерла Кейтлин. Он проработал мастером на Сталелитейном заводе последние десять лет, и большинство в профсоюзе согласилось бы с утверждением, что он — самый лучший.

Но нынче утром он вышел на кухню сгорбленным, хмурым, с тяжестью на сердце, ощущая: вся его жизнь мало что значит. Эвелин уже встала. Она сидела за кухонным столом с неизменным стаканом апельсинового сока, смешанного с водкой, с сигаретой, чашкой кофе и журналом. Иногда он думал, что она вообще не ложилась, хотя вот сегодня она же спала, когда он выходил проверять Нест. У них уже почти десять лет отдельные спальни, и они все больше отдаляются друг от друга, а началось все со смерти Кейтлин…

Он поймал себя на том, что опять об этом думает. Кейтлин. Все возвращается к ней. Все плохое.

— Доброе утро, — механически произнес он.

Эвелин кивнула, подняв глаза и снова опустив их — словно задвинула жалюзи.

Он насыпал себе в тарелку горсть «Чириос», налил стакан сока и чашку кофе. Сел за стол напротив нее.

Набросился на хлопья, бездумно поглощая их, делая огромные глотки, уткнувшись головой в тарелку, один на один с собой. Эвелин пила водку с соком и глубоко затягивалась сигаретой. Молчание между ними только усугубляло пропасть, разделявшую их жизни.

Наконец Эвелин подняла голову:

— Что тебя гложет, Роберт?

Старина Боб взглянул на нее. Она всегда называла его Роберт, никогда — Старина Боб, или даже просто Боб, как будто соблюдение формальностей составляло неотъемлемую часть их отношений. Она была маленькой, но сильной женщиной, востроглазой, седовласой, с мягкими чертами лица, весьма деловой. Прежде она отличалась красотой, но сейчас стала просто старой. Время и превратности судьбы, а также упорное нежелание Эвелин следить за собой сделали свое дело. Она постоянно курила и пила, а стоило ему указать на это, заявляла: это, мол, ее жизнь, и она будет проводить ее так, как ей хочется.

— Мне не спалось, поэтому я встал среди ночи и пошел взглянуть на Нест, — сообщил ей муж. — Ее не было. Она уложила подушки под одеяло, чтобы я подумал, будто она на месте. — Он сделал паузу. — Она ведь снова была в парке, верно?

Эвелин вернулась к журналу.

— Оставь девочку в покое. Она делает то, что должна делать.

Он упрямо покачал головой, хотя и знал, что последует за этим.

— Ей там нечего делать в два часа ночи.

Эвелин погасила сигарету и немедленно зажгла следующую.

— Как раз есть, и тебе это известно.

— Это тебе известно, Эвелин. Мне — нет.

— Ты хочешь знать ответ, Роберт? Для тебя сложно подобрать верные слова. Нест следила за пожирателями. Можешь верить моим словам или нет — факт остается фактом.

— Следила за пожирателями…

— Теми, которых ты не можешь увидеть, Роберт, потому что твоя вера не простирается дальше твоего собственного носа. Нест и я не такие, как ты, слава Господу.

Он отодвинул чашку с хлопьями и уставился на нее.

— И Кейтлин тоже была не такой.

Ее острые глаза воззрились на него сквозь сигаретный дым.

— Не начинай сначала, Роберт.

Он замешкался, потом безнадежно покачал головой.

— Я собираюсь поговорить с Нест, Эвелин, — мягко произнес он. — Не хочу, чтобы она выходила на улицу ночью. Не вижу для этого причины.

Жена внимательно посмотрела на него, словно проверяя его слова на крепость. Потом вернулась к журналу.

— Оставь ты Нест в покое.

Он выглянул в окно на задний двор и парк за ним. День начинался яркий, солнечный, небо радовало ясностью, температура поднялась до восьмидесяти. От блестящей росой травы идет пар. Сегодня только первое июля, а температура уже бьет все рекорды. По весне шли обильные дожди, поэтому зерновые поднялись хорошо, особенно ранняя кукуруза и соевые бобы. Но если жара не утихнет, начнутся проблемы. Фермеры уже жалуются, что им приходится заниматься поливом, и все равно — без дождей этого недостаточно. Старина Боб смотрел в сторону парка и думал о трудностях фермерства, вспоминая, как отец боролся, чтобы сын стал фермером в Йорктауне много лет назад. Старина Боб прелестей сельского хозяйства не понимал, ему было даже странно, как это люди могут желать им заниматься. Понятное дело, примерно то же чувствовали фермеры, размышляя о чудаках с завода.

— Нест еще в кровати? — спросил он, спустя минуту.

Эвелин встала, чтобы плеснуть себе еще жидкости. Боб наблюдал, сколько водки приходится на долю сока. Слишком много.

— Почему бы тебе не разбавлять ее посильнее, Эвелин? Еще ведь и девяти утра нет!

Она сурово взглянула на него, лицо ее напряглось, уголки рта опустились.