Сьюзан Хаббард - Исчезнувшая

Поставив поднос, она сказала:

— У тебя все еще грустный вид, Ариэлла.

— Я читала про политику. — Я развернула салфетку и расправила ее на коленях. — Папа не обращал на нее внимания.

— Тем больше у тебя причин обращать. — Она передала мне приборы. — Если мы будем игнорировать мир, то на свою беду.

— Догадываюсь. Но я скучаю по старым временам. — Фраза повисла над столом сентиментальной розоватой кляксой.

— Я порой тоже.

— О чем ты скучаешь?

— Иногда по Саратога-Спрингс. Думала, я скажу, что скучаю по уединению, которым наслаждалась здесь, пока не появилась ты?

— Может быть. — Подобная мысль не раз посещала меня.

— Я рада, что ты здесь. Во всех смыслах. — Она сняла крышку с блюда и начала ложкой раскладывать устрицы в белом соусе на подушку из припущенного шпината и поджаренного хлеба.

— Я скучаю по своему велосипеду. — Эта мысль тоже возникла ниоткуда. С папой я почти всегда думала, прежде чем заговорить.

— Твой велосипед, должно быть, на складе, вместе с мебелью из старого дома. — Она протянула мне тарелку, которую я пристроила на коленях.

Устрицы пахли лимоном, сливками, маслом и эстрагоном — они намекали на дальние края, где мне еще предстояло побывать.

— Почему бы нам не поехать и не забрать твой велосипед? Обстановка нам тоже понадобится, когда достроим дом. Рафаэль сказал, чтобы мы взяли со склада все, что нам нужно, а остальное раздали.

Мае сообщила, что заказала нам билеты на самолет до Олбани на начало сентября. Там мы возьмем напрокат грузовик, поедем в Саратога-Спрингс, а потом на нем же вернемся домой со своим имуществом. Мысль навестить родной город вместе с мамой мне понравилась. За обедом мы говорили о папе.

— Ты права — Рафаэль никогда особенно не понимал политики, — сказала мае. — Может, потому, что ему не было знакомо чувство семьи или принадлежности к группе. Отца он не знал. Мать умерла при его рождении, вырастила его тетя.

— Тогда, по-моему, ему должно еще больше хотеться быть рядом с нами. — Я едва прикоснулась к еде, а против маминых устриц в белом соусе практически невозможно устоять. — Ему стоило задержаться здесь подольше, чтобы дать нам шанс. — «Шанс побыть семьей», — добавила я мысленно, посчитав эти слова чересчур сентиментальными, чтобы произносить их вслух.

Мае все равно их услышала.

— Но если человек растет без этого ощущения близости, откуда ему знать, как испытывать ее к другим. Она может просто пугать его.

— Я выросла без этого. — Я отодвинула тарелку. — Хочешь сказать, я никогда ни с кем не буду близка?

Слова задели ее, но она постаралась не показать виду и снова пододвинула мне тарелку.

— Если хочешь, чтобы лодыжка зажила, надо есть.

Я наколола на вилку устрицу и откусила кусочек.

— Возводить обвинения легко, — сказала она. — Я виню себя за то, что оставила тебя столько лет назад, и за то, что отпустила одну на каяке сегодня. Это обоснованные обвинения. Я знаю, какую роль я сыграла, и знаю обстоятельства. Но обвинять человека в том, что он не может перестать быть самим собой, несправедливо.

Я чувствовала, что она права. Но я не могла отказаться от мысленно написанной повести о воссоединении моей семьи и дальнейшей жизни в любви и согласии. Нет, я не готова была расстаться с этой повестью.

Проснулась я, видимо, около полуночи. Меня часто будил хор древесных лягушек, или пение влюбленных птиц, или слишком яркий лунный свет, но сегодня я не слышала никого — ни лягушек, ни птиц.

И никакая луна в небе не висела. Однако, выглянув в лунный сад, я увидела оранжевый огонек сигареты.

Я похромала в спальню к маме, потом к Дашай. Обе постели были пусты.

Поэтому я вышла в сад одна. Я двигалась бесшумно, держась возле дома, пока не подошла достаточно близко и не разглядела, кто пожаловал.

На кованой чугунной скамье в шортах и футболке сидел Джесс. Без темных очков он был даже красив: черты у него были правильные, а глаза темные с длинными ресницами. Но что-то в изгибе губ и положении нижней челюсти говорило о том, что он не в ладах с миром и предпочитает отвечать ему агрессией. Он не замечал меня, пока я не встала прямо перед ним, и, похоже, не удивился, увидев меня.

— Так вот где ты живешь, — произнес он невнятно. Пивная вечеринка явно оказалась затяжной.

Его ботинки помяли некоторые из цветов, выросших из слез Дашай.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я, гадая, куда подевались мае с подругой.

— Хотел убедиться. — Он рыгнул. — Ты в норме. — Он улыбнулся и похлопал по скамейке рядом с собой. — Садись.

— Это частное владение. — Я не повышала голоса, но была в ярости. — Ты не имеешь права находиться здесь.

Он расхохотался.

— Да ладно! Ари, тебе надо развеяться. Вот и сестра с Мисти тоже так говорят. — Он снова рыгнул. — Ой! Надо выпить. У тебя есть пиво?

— Ступай домой. — Я подошла достаточно близко, чтобы разобрать надпись у него на футболке: «ИСТИНА ГДЕ-ТО РЯДОМ».

— Это неправильно. Меньшее, что ты можешь дать мне — парню, который спас тебе жизнь, — это пару-тройку глотков пива. — Он снова улыбнулся в надежде обаять меня. Затем его губы и челюсть снова сложились в привычную гримасу.

Я подошла к нему так близко, как только посмела.

— Посмотри на меня. — «Можно ли загипнотизировать пьяного?» Об этом в Интернете не упоминалось.

К вашему сведению, можно. Времени потребовалось больше, чем я рассчитывала, — долгие минуты я заставляла его смотреть мне в лицо, глубоко дышать, слышать только мой голос, расслабляться полнее и глубже, пока не почувствовала еле заметный щелчок контакта, момент, когда он уже не мог отвести взгляда и я знала, что он в моей власти.

— Ты отправишься домой. — Я говорила медленно, ровно. — Поедешь медленно. — Я сообразила, что он приехал на лодке, поскольку на главных воротах стояла сигнализация. — Ты не станешь превышать скорость сегодня. И впредь.

Я вдруг развеселилась.

— Ты больше никогда сюда не придешь. Ты не сможешь пить пиво. Тебя станет тошнить от одного его вкуса. — Я прикинула, насколько далеко мне можно зайти, и решила, что хватит. — Теперь ступай. Очнешься, когда доберешься до дому.

И он послушно поднялся, повернулся и направился к пирсу.

Я вернулась в дом и легла, поздравляя себя с хорошо проделанной работой.

Но недостаточно хорошо, как выяснилось. Наутро за завтраком мае с Дашай дали мне это понять в самых недвусмысленных выражениях.

Сначала они сетовали, что их не оказалось дома, когда это произошло. Они отправились в дом Беннета — сначала Дашай, а потом мае на ее поиски. Беннет домой не возвращался.

Затем они допросили меня о том, что я сказала Джессу. Мае напомнила мне, что не одобряет гипноза в целом, но, с учетом обстоятельств, она может понять, почему я к нему прибегла.