Андрей Буровский - Сибирская жуть — 3

Если мать погибла, а у детеныша еще не выросли клыки, моржонок обречен… если он не сумеет стать хищником. Моржи иногда ловят рыбу — а такой моржонок будет ловить рыбу не время от времени, а постоянно. И он будет ловить уток, нерп, тюленей и поедать их. Келюч — активный хищник, и даже когда клыки выросли, он предпочитает рыбу и мясо моллюскам. Келюч беспощаден и грозен; он много опаснее медведя. Взрослый морж не боится белого медведя, умеет отбиваться от него своими клыками… но келюч сам ищет белых медведей, убивает их и ест.

Келюч — слово чукотское. Чукчи очень боятся келючей, потому что моржи-хищники нападают и на байдары. Им не нравятся люди и не нравится, что люди нападают на лежки моржей и убивают их. Келючи привыкли, что они самые сильные существа в окружающем мире, и бросаются, не ведая страха. Если их не застрелят, пока могучий зверь мчится к байдаре (моржу может не хватить ума нырнуть, чтобы стать невидным с байдары), он клыками вспорет кожу, которой обтянута байдара, или зацепит борт и перевернет лодку. Люди в меховой одежде окажутся в ледяной воде, и келючу даже нет нужды их убивать. Но, как правило, келюч убивает попавших в воду людей, и ходят мрачные легенды, что келючу может понравиться и человеческое мясо…

Впрочем, это не только легенды. В 1910 году был случай, когда чукчи предложили капитану американской шхуны любое количество песцов, пусть только американцы убьют страшного келюча, из-за которого они не могут выйти в море: только на волнах появляется байдара, как, рассекая волны, чудовище бросается на них. Келюч ныряет так далеко, что его не удается застрелить, а потом бросается на байдару, как подводная лодка.

Американцы застрелили келюча с борта шхуны, из винчестеров с оптическим прицелом. Какой бы он не был умный, келюч, но понять, что такое шхуна, он не мог, и темного полусознания зверя не хватило, чтобы понять — человек может нести смерть и на расстоянии нескольких сотен метров… Но когда подплыли к льдине, на которой нашло свой конец чудовище, голова моржа лежала как раз на обглоданном трупе чукотского охотника… Так что моржи-людоеды — не просто пугалки для взрослых, не просто мрачная легенда.

Аналогия моржа с медведем мне понятна… Так сказать, медведь-келюч, рано потерявший мать, вынужденный стать более хищным, более свирепым, более хитрым, чем другие медведи. Но есть и еще кое-что, и я с сомнением поднимаю глаза на умного старика…

— Геннадий Васильевич, а ведь это не объясняет, что медведь настолько… ну, волевой, так, наверное?

— Так. Не стесняйтесь, договаривайте — такой волевой, такой разумный, верно?

— Наверное, так… Ведь и правда эту разумность объяснить так просто нельзя. Что он так ловко охотился на людей — уже удивительно… Полное впечатление чуть ли не разума…

— А почему сразу «чуть ли»?! Как медведь, так ясное же дело, никакого разума быть не может и в помине! А этот медведь — думал! Как хотите, а это был думающий медведь. Медведь и с разумом, и с волей, и с чувством собственного достоинства. Он и людей начал есть, потому что понял, как можно ими питаться и не погореть. Я ведь убил его случайно, ведь улицы от дома охотников расходились на все четыре стороны; и побеги он по другой улице, я бы его и не заметил… И отомстил он, да как ловко!

— Вы про Мартовых? А вы уверены, что он ради них проник в дом?

— Доказать не могу, но уверен, дело в этом. Медведи ведь страшно мстительные! Они и через десять лет помнят запах того, кто их обидел, скажем — ранил, и уж постараются до него добраться.

— Тогда, получается, медведь действовал для них обычно…

— «Обычно»! Нашел дом, где поселились те, кто собирается на него охотиться, точнейшим образом все рассчитал и всех порешил… Да к тому же медведи ведь только за себя мстят, а у этого разум такой, что он за мать отомстил! У моржей-келючей тоже разум больше, чем у других, а уж у медведя… Ему другого выхода не осталось, как умнеть, вот он и стал почти разумным.

— Так, постойте! Мартов же его самого чуть не убил, пятку ему разворотил пулей!

— Во-первых, не пулей, а картечью. А во-вторых, Мартова, который стрелял в него, он лапой зашиб прямо в доме, младшего Мартова, сына. Сын по медведице не стрелял, он стоял вторым номером, его тогда отец только натаскивал. Этот Мартов и стрелял в пестуна… Мартова, который убил медведицу, старика Мартова, этот медведь и выпотрошил живого… Этот Мартов только через трое суток помер, уже узнав о смерти сына. Отомстил?!

— А не случайность? Нельзя же сразу…

— Доказать железно не смогу. Но в своей правоте уверен, и если вы не согласны, объясните-ка лучше все, что вы об этом медведе знаете? Можете объяснить? Ну вот тот-то… И не спорьте больше со мной — это был думающий медведь!

«Кова — река в Иркутской обл. и Красноярском крае РСФСР, лев. приток Ангары. Дл. 452 км… В ср. течении и близ устья труднопроходимые пороги» [14, с. 355]. Так характеризует речку Кову Большая советская энциклопедия, и очень может быть, никакой другой характеристики она бы и не заслуживала. Так, одна из множества таежных речек, не примечательная решительно ничем. От такой судьбы — почти полного забвения — уберегли Кову то ли одно, то ли несколько «плохих», или «поганых» мест в ее верховьях. Называют их, впрочем, и еще более «весело» — «чертовыми кладбищами» и гиблыми местами. По общему мнению, находятся эти места примерно в ста километрах выше ее устья, недалеко от впадения в Кову притока, речки Дешембы.

Впрочем, называют и другие места, где тоже есть «чертовы кладбища». Многим из моих знакомых археологов называли разные районы тайги, куда не следует ходить, чтобы не натолкнуться на «чертовы кладбища». Если верить всем таким сообщениям, то «чертовых кладбищ» в Приангарье окажется до тридцати, и в самых различных местах.

Когда-то здесь, в верховьях Ковы, находились и деревни, но люди ушли из этих мест. Кто говорит, просто проводилась коллективизация, а потом и укрупнение деревень: в 1960—1970 годы изничтожались «неперспективные» поселки, считалось, что к маленьким, затерянным в дебрях лесов деревушкам слишком дорого тянуть линию электропередачи, делать дорогу. Гораздо выгоднее сконцентрировать население на центральной усадьбе колхоза или совхоза, где у людей будут совсем другие условия жизни и где их уровень и образ жизни можно будет максимально приблизить к городскому. На центральных усадьбах и впрямь появились асфальт, хорошие магазины и даже парикмахерские и кафе, но только вот беда! Некоторые земли оказались отделены от центральной усадьбы на десятки и даже сотни километров. Чтобы читатель не подумал, что автор «загнул», уточню: по крайней мере в двух случаях куски пахотного клина оказывались примерно в 200 километрах от центральной усадьбы, и по огромной территории «совхоза-миллионера» впору было летать на вертолете.