Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти

В школе придерживавшиеся прогрессивных взглядов учителя никогда не заставляли его заучивать стихи наизусть. «Ты всегда можешь найти их в книге», — говорили они — и это лишний раз доказывало, что они практически не разбирались в жизни.

Харпер, напротив, с малых лет прививала ему любовь к поэзии. «Если когда-нибудь, не дай Бог, жизнь твоя будет лежать в руинах, ты найдешь опору в этих отрывках», — внушала она. Только теперь до него начинал доходить смысл этих слов.

Потому что жизнь его лежала в развалинах. Он корчился в конвульсиях. Тело, заключенное в каменном саркофаге, сотрясала дрожь. От него разило блевотиной и мочой. Перед глазами клубилась черная пустота. И так час за часом. Когда рассудок покидал его, отправляясь в свободное плавание, с губ Бернарда срывался только бессвязный лепет. Когда же разум прояснялся, им овладевал безотчетный страх — ему казалось, что в голове у него готова взорваться бомба. И так час за часом.

Он был уверен, что умирает. Дышать становилось все труднее. Казалось, он утопает в грязной трясине. Действительность ужасала, и он радовался провалам сознания. Приходя в себя, он все время чувствовал рядом невидимый оскал смерти. Час за часом.

И тогда, собрав последние остатки воли, он принялся декламировать.

Это была именно та ситуация — как часто человек попадает в подобные ситуации! — когда самым подходящим автором оказался Уильям Блейк.

Да-да, это неплохо. Можно часами докапываться до таинственного смысла, заключенного в этих фразах. Облизав пересохшие губы, Бернард ощутил на них привкус тления. Почти беззвучно он продолжал:

О-о, он кое-что понимал в жизни, этот Безумный Билл [48] При жизни (1757–1827) современники называли Блейка «Безумный Билл», не понимая и не признавая его творчества. .

Бернард лежал с закрытыми глазами, открыв рот, задыхаясь собственными испарениями.

Он обхватил себя за плечи, но не крепко — не осталось сил — и мерно покачивался в такт стихотворному ритму, борясь с подступающей тошнотой.

— Я задыхаюсь, — прошептал Бернард, теряя сознание. Он не знал, как долго пробыл в беспамятстве. Он лежал на залитом солнцем, усыпанном желтыми цветами рапса изумрудном лугу. Под звуки музыки, на берегу реки, играющей солнечными бликами. И куда ни кинь взгляд, повсюду в высокой траве — белые нагие тела, исполненные томной неги. Видения сынов и дщерей Альбиона [50] Аллюзия на тему поэмы У. Блейка «Видения дщерей Альбиона». .

Неожиданно крышка гроба захлопнулась у него над головой, мир снова погрузился во мрак, он снова вдохнул запахи своей разлагающейся плоти, шепча сквозь слезы:

— Мама…

И явственно услышал ее голос: Если б мы глядели глазом…

«Да, да, все правильно, — думал Бернард, раздавленный страшной реальностью. — Да…»

Нет, кажется, это другое. Тоже Блейк, но совсем другая поэма.

«Ах, Харпер, какая разница, — думал Бернард. — Оставь меня в покое. Дай мне умереть».

И наше сердце у Добра , — стояла на своем Харпер.

«Не говори мне об этом, не надо, — твердил про себя Бернард. — Не говори мне об этом, ты, педантичная стерва. Оставь меня в покое. Я умираю. И мне страшно».

Бернард, у Сострадания человеческое сердце, — не унималась Харпер. — Человеческое сердце. У Милосердия человеческое лицо. А у Любви обличье Богочеловека. Поверь мне.

Бернард пошевелил окровавленными пальцами, провел ими по лбу.

— Жестокость! — простонал он.

Его сотрясали рвотные спазмы. Он прижал ладони к животу. Повернулся на бок, чтобы его вырвало, но лишь сдавленно зарыдал.

«У жестокости, — подумал он, — человеческое сердце».

Да, да, и это тоже верно , приговаривала у него над ухом Харпер.

— Скрытность, — прошептал Бернард.

Да.

Он снова лег на спину, стараясь дышать ровнее. «Так, ладно, так о чем это я? Скрытность?»

Сострадание , подсказывала Харпер.

«Верно, верно. У Сострадания человеческое сердце… Кажется, это мы уже проходили…»

Нет, нет, Бернард. Все правильно.

«У Милосердия — милосердия, милосердия — человеческое лицо».

А у Любви обличье…

— Обличье Богочеловека, — закончил за нее Бернард, задыхаясь зловонными испарениями. «А Сострадание…»

И Мир , — добавила она.

«Сострадание, сострадание».

Эти отрывки…

«Милосердие».

Если когда-нибудь, не дай Бог, жизнь твоя будет лежать в руинах, ты найдешь опору в этих отрывках.

— О Боже! — вскричал Бернард. Или только хотел крикнуть — из горла у него вырвался хриплый стон.

Эти отрывки… отрывки…

— Отче небесный, помоги мне!

И тут, словно в ответ на его мольбу, послышался шум. Неужели они идут за ним? Бернард открыл глаза. Прислушался.

Да, щелкнула задвижка. Скрипнула и отворилась дверь. Снова закрылась.

Шаги. Звук шагов по каменным плитам. Они приближались.

Бернард вглядывался в черную пустоту и молился.

Повисла пауза. А затем голос, словно струйка дыма, просочился в его узилище.

— Бернард, теперь ты готов меня выслушать?

У Сострадания человеческое сердце, человеческое сердце, человеческое сердце…

— Да, да, — сдерживая дрожь, прохрипел Бернард. — Пожалуйста, я готов!