Джеймс Херберт - Возвращение призраков

Мокрота во вздувшихся легких Нелли Ганстоун не давала нормально спать ночью не только ей самой, но и ее мужу Сэму. В худшем случае дыхание выходило с трудом и с хрипом, в лучшем — просто с трудом. Кроме того, несколько раз за ночь ей приходилось свешиваться с края кровати и отхаркивать в тазик на полу накопившуюся в груди слизь; она ненавидела эту отвратительную процедуру так же, как ненавидела будить Сэма. Ему нужно отдыхать, чтобы управляться с фермой, которая, как ни мала была, требовала работы с раннего утра и до позднего вечера, с перерывом в полдень, меньше чем на час, чтобы перекусить. Конечно, Сэм стреляный воробей, но не отдохнув хорошо ночью — особенно теперь, когда она не могла помочь ему хотя бы по дому, — он скоро выложится. Не то чтобы муж жаловался — нет, он был не из той породы, но Нелли знала, что для него лучше всего (еще бы не знать после тридцати одного года замужества) и поэтому настояла, чтобы он перебрался в отдельную комнату. Хотя сначала Сэм ворчал и отнекивался, но когда она пожаловалась, что его храп не дает ей заснуть, он наконец уступил. Нелли так и не поняла, действительно ли муж поддался на ее уловку — она подозревала, что он просто не хотел расстраивать ее спорами, учитывая состояние ее здоровья. Впервые с их женитьбы (не считая того случая, когда пять лет назад Сэм попал в больницу, чтобы удалить камень из мочевого пузыря) Нелли спала одна. И ей это не нравилось, ни капельки не нравилось. Как оказалось, болезнь — это одинокое занятие, и среди ночи или ранним утром одиночество было хуже всего, что ей довелось в жизни испытать.

Она пошевелилась и проснулась, машинально свесилась с края кровати, расслабив мышцы горла, чтобы отхаркнуть слизь, так мешавшую дышать. Но приподнявшись на локте, Нелли поняла, что бронхи не забиты и дышится так легко, как уже не бывало несколько дней. Она упала обратно на подушку, раскидав по ней седые ломкие волосы, обрамляющие некогда полное, а теперь дряблое лицо, и задумалась, что же ее разбудило.

Причина скоро выяснилась, поскольку на потолке возникли оранжевые отсветы, а из-за окна донесся приглушенный шум. Но не этот шум и не мягкое отражение света на потолке заставило ее проснуться, а ощущение, что что-то не так. Она лежала и смотрела на пляшущие огни, боясь не за себя, а за Сэма и жителей Слита, так как ее близкая смерть — да, Нелли знала, что эмфизема поразила ткани легких и что ей недолго осталось жить в этом мире, — как-то приблизила ум и сердце к таинственному, и обычная жизнь уже не занимала ее. Слит изменился. Или выродился.

Нелли обдумала эту мысль, не понимая, почему она пришла ей в голову. Как бы близко она ни подошла к таинственному, оно было все тем же — неизвестным и невообразимым. Его можно было только почувствовать.

Нелли услышала звук с другого конца комнаты и в колеблющемся свете увидела, что дверь в спальню начала открываться. Нелли схватилась за одеяло. В дверях стояла фигура, ее очертания виднелись в слабом ночном свете из прихожей. Нелли снова обрела дыхание, когда узнала мужа в старой фланелевой ночной рубашке, доходившей ему почти до лодыжек, которую он надевал на ночь последние лет двадцать, а то и больше.

— Что это, Сэм? — спросила Нелли, и Сэм понял, о чем она спрашивает.

Его голос звучал грубо, как обычно, но по крайней мере — и она догадалась, что это из опасения за ее слабое здоровье, а не из-за своего трепета — муж пытался успокоить ее.

— Ты сама знаешь, что, Нелл, — ответил он, двигаясь к кровати.

— Я хочу увидеть.

— Нет, лежи на месте. Ночью похолодало, и незачем еще простужаться.

— Сэм, я хочу. — Она уже стягивала одеяло.

Он поспешил к ней.

— Нет, Нелли, не нужно волноваться, ладно?

— Конечно, Сэм, я и не волнуюсь. Но раньше никогда не было так ярко. Я хочу увидеть сама.

— Тогда накинь что-нибудь на плечи. Надень халат.

Халат висел на стуле рядом, и Сэм быстро накинул его ей на плечи, пока она вставала. Вместе они подошли к озаренному оранжевым светом окну.

Сэм Ганстоун ощутил, как жена напряглась под его оберегающей рукой.

— О, Сэм, так ясно! Как будто там в самом деле что-то горит.

— Ничего там не горит — в поле ничего нет. Нет, это тот самый стог, в котором отправился в ад Джордж Преддл. — Его рука крепче прижала ее. — Что происходит, Нелл, что делается с этим местом?

Раньше она никогда не слышала такого страха в его голосе, кроме того случая, когда доктор Степли объяснил им обоим ее болезнь и Сэм спросил, выздоровеет ли она. Ее рука скользнула по его талии, и Нелли взглянула мужу в лицо. Увидев играющие в его глазах языки пламени, она содрогнулась.

Когда из призрачного пожара послышался тихий, но жуткий смех, Сэм Ганстоун увел жену от окна. Он подвел ее к измятой постели и помог лечь, потом сам лег рядом и накрыл обоих с головой одеялом.

Давно уже они так крепко не прижимались друг к другу.

Рут Колдуэлл не спалось в ту ночь. Она лежала в постели, дверь в спальню была открыта, так что через нее проникал свет, но свет какой-то странный, который создавал тени, а не освещал предметы. В комнате было холодно, но не поэтому Рут застегнула ночную рубашку до самой шеи, ведь вечером, когда она ложилась, было тепло, даже душно — она оделась так, потому что стыдилась своего тела.

Вцепившись в ткань, мокрую от слез, что выплакала в долгие ночные часы, Рут лежала на боку, свернувшись почти в позе зародыша. Мать и младшая сестра Сара спали вместе внизу, в комнате родителей, утешая друг друга, потому что Ролфа Колдуэлла накануне днем забрала полиция. Рут не захотела присоединиться к ним, и мать не стала настаивать. Вчера, когда полицейские увели папу, Рут была уверена, что уловила в глазах матери упрек, словно та обвиняла ее в этом аресте. Взгляд был мимолетным, упрек не был выражен вслух, мать отвернулась и наклонила голову, но не произнесла слов утешения или понимания. А Рут тогда — и все время с тех пор — отчаянно требовалось и то, и другое.

Это по ее вине Дэнни Марш попал в больницу, обезображенный и еле живой, это ее вина, что папу посадили в тюрьму и обвиняют в покушении на убийство. Ее вина, потому что это она, ее неспокойная совесть вернула Манса и ее истерика сбила с толку отца. Когда Рут приковыляла домой в растрепанной одежде, с исцарапанным лицом, кровоточащими руками, с разбитым распухшим лбом, из ее бессвязных слов он смог разобрать лишь имя Дэнни и разъяренный бросился прочь, не обращая внимания на ее мольбы остаться с ней. Он поехал в деревню и разыскал бедного, несчастного Дэнни...

Рут прижала материю ко рту, чтобы сдержать рыдания. Почему этого нельзя остановить? За что ей такое наказание? Нет, не ей — наказаны ее отец и Дэнни... Но они не виноваты в том, что произошло столько лет назад. Это ее вина... ее вина... ее мерзость...