Джеймс Херберт - Возвращение призраков

Он добрался до обгоревшего дверного проема и заглянул туда. Снаружи было чуть посветлее, и Микки вспомнил, что там был широкий коридор, по которому он пробирался в серые утренние часы и который вел в огромный зал, где располагался главный вход и куда с рухнувших верхних этажей спускались остатки двух лестниц. Давнишний пожар, должно быть, больше всего свирепствовал у фасада, хотя не пощадил ни одну часть Локвуд-Холла. Микки принюхался к сырому воздуху, и ему показалось, что по-прежнему чувствуется едкий запах дыма, запертый вместе с призраками, которые якобы населяют это место. Чертов дурень! Нет никакого дыма, никаких призраков.

Микки осторожно перешагнул через кучу мусора в коридоре, и вдруг живот сжала отчаянная боль, так что он чуть не потерял равновесие.

— Черт! — выругался Микки. Это ушиб. Черт возьми, это ушиб! Но, конечно, он знал причину. Эта боль не была новой, она возникала почти всегда, когда он выходил на «работу» с Ленни и Деном. Частично ее причиной был голод — он всегда не мог есть перед ночной прогулкой со своими друзьями-соучастниками — но в основном ее вызывало волнение (в котором он никогда не признавался товарищам). Ленни Гровер всегда смеялся над ним, когда он жаловался на боль в кишках, но самому ему было совсем не до смеха. Врач, старый доктор Степли, говорил что-то о разъедании стенок желудка кислотой, когда некоторые слишком волнуются, особенно, если в животе пусто. Доктор — старый маразматик — предостерегал его от попоек и жирной пищи и вообще рекомендовал питаться по часам. Но что это за жизнь! Жизнь — это когда делаешь, что хочешь и когда хочешь. Верно? Верно.

Новый спазм, такой же страшный, обрушился на Микки, но чуть погодя отпустил. Нужно что-нибудь съесть, хотя бы каких-нибудь лесных ягод. Можно также подстрелить хорошую жирную птицу или кролика. Впрочем, нужно соблюдать осторожность, чтобы не попасться никому на глаза. Боже, ну и холодрыга же здесь!

Микки двинулся по коридору, осторожно перешагивая через кучи мусора и крепко прижимая к груди арбалет. Под ногой скрипнула половица, он замер, встревоженный звуком, а также тем, что половица может провалиться. Потом фыркнул. И фыркнул снова, представив, что кто-то его слышит, хотя известно, что в развалинах никого нет. Но половица опасно прогнулась под его весом. «Иди осторожно, — предостерег он себя, — дерево все прогнило и прогорело».

Справа было два дверных проема, один рядом с другим, и Микки из любопытства заглянул в первой. Ничего интересного, одни головешки, но странно — дверь в другую комнату оказалась металлической. Она была опалена, но казалась достаточно прочной, а ее ручка выглядела гладкой и тусклой, словно ее часто трогали. Но это невозможно. Никто сюда больше не ходит. Никому тут не интересно.

Микки взялся за ручку и повернул. Она поддалась довольно легко, но дверь оказалась заперта. Наверное, просто перекосило. Он навалился плечом на гладкий металл. Однако дверь даже не шелохнулась.

Тогда его внимание вновь привлекла первая комната. Ничего особенного там не было, — просто сваленные доски и кирпичи, да несколько дыр в полу. Светлее, чем в помещении, где он спал, поскольку в двух низких окнах не было не только стекол, но и самих рам. Огонь здесь хорошо похозяйничал. Может быть, лучше спрятаться здесь — хотя тут тоже стоит смрад, но не такой сильный, как прежде.

Микки сделал несколько шагов внутрь и почувствовал, как под ногами просели половицы. Он поспешно попятился назад, но вдруг снова, с еще большей силой схватило живот. Микки согнулся, машинально прижав к животу арбалет, и от этого наклонился вперед. Чтобы поддержать равновесие, нога инстинктивно шагнула вперед, и пол под ним вдруг провалился.

Микки взвизгнул, а потом с криком полетел вниз.

Грязь, щебень и обломки досок какое-то мгновение — а для него целую вечность — падали вместе с ним, и Микки испытал страх, какого не знал даже в предыдущую ночь, даже ночью в бомбоубежище. Он летел и летел в темную неизвестность, с ужасом гадая, насколько глубоким окажется дно и что его там поджидает, чтобы переломать кости и разорвать плоть; сознавая, что когда упадет, остатки потолка могут завалить и раздавить его насмерть. Была и другая опасность, которая из-за быстроты падения, казавшегося столь необычно долгим, так и не пришла ему в голову.

Падение закончилось, но шум, вызванный им, продолжался. Микки был оглушен и не слышал даже собственного крика; из-за клубящейся пыли и кромешной тьмы ничего не было видно. Он был ошеломлен, и не только ужасным приземлением. Сквозь сумятицу падающих обломков, ломающихся досок, свои собственные крики Микки услышал — почувствовал? - словно разжалась пружина, и в тот же миг снизу что-то захлопнуло его разинутый рот. Крик тут же затих, а это что-то продолжало лезть через рот, давя на нёбо, пока наконец не пробилось наружу через хрящи и кости носа.

Короткий наконечник стрелы вошел в подбородок и срезал край переносицы, а оперенное древко вдавилось в шею. Микки скорчился, как заколотое животное, вдруг поняв, что произошло, но все еще не веря этому, а вокруг продолжали падать обломки и сыпалась пыль.

Этот дождь через некоторое время успокоился, но не Микки. Он больше не мог кричать, а только давился и блевал, поскольку кровь изнутри заливала горло. Его крики превратились в сдавленное бульканье.

Он ухватился за древко стрелы, стараясь крепче окать жесткое оперение, но текущая по древку скользкая кровь не давала этого сделать. Его измазанные руки совершенно покраснели; густая жидкость сочилась сквозь сжатые губы и текла из ноздрей, хлестала из всех отверстий — естественных и проделанных стрелой — и смешивалась с грязью и пылью, вызванными его падением.

Близящаяся агония толкнула Микки в безумный поход через заваленный щебнем пол. Невероятно, но ему удалось подняться. Он продолжал дергать стрелу, но его измазанные руки то и дело соскальзывали. Боль и шок вскоре одолели его, он зашатался в ночной темноте, его ноги согнулись, как у обезьяны. Он ударился о лестницу — ту, что спускалась от запертой железной двери в коридоре — и, еле удерживаясь на ногах, спотыкаясь об обломки, которые сам же обрушил, скользя в лужах собственной крови, хрипя и булькая на разные лады, побрел по подвалу.

Кровь вскоре пропитала одежду, и каждый раз, когда Микки натыкался на стены, на них оставались свежие кровавые пятна. Его руки в темноте казались рубиново-красными, а легкие стали наполняться жидкостью. Постепенно его движения замедлились, ослабли, Микки остановился, тело начало оседать. Но безумный поход уже привел его к другому концу полутемной комнаты. В голове у Микки все смешалось, его и так обуревал ужас, но этот ужас достиг предела, когда глаза различили перед собой странную, ярко освещенную свечами картину.