Гай Смит - Кукла маниту

На десятый день похода дорогу кавалькаде преградила река Арикари. Все это время, пока отряд из Форт-Уолласа, что в штате Канзас, продвигался на запад, ему во множестве попадались следы врага. Индейцы бежали целыми племенами, со всем своим скарбом. Впрочем, рано или поздно им придется остановиться, чтобы дать отпор преследователям. Или чтобы сдаться без боя. Второе для майора Джорджа А. Форсайта было предпочтительнее. Его полусотне охотников (отнюдь не разделявших убежденность генерала Шеридана в необходимости воинской дисциплины) не с руки было ввязываться в серьезную драку.

Невысокий, мальчишеского телосложения человек в запыленной форме с нашивками майора повернулся в седле и окинул взглядом свой отряд, наполовину состоявший из вольных разведчиков, наполовину — из отборных солдат форт-уолласовского гарнизона. Отправляя их в прерию, генерал приказал не давать врагам передышки, травить их как зайцев, пока последний из равнинных индейцев, которые уже несколько лет с успехом ведут партизанскую войну, не ляжет костьми.

У самой воды Форсайт натянул поводья. Кавалькада слишком растянулась, а это рискованно даже на открытой местности. Отстающих подгонял лейтенант Бичер — это во многом благодаря ему противник все время отступал. Бичер понимал индейцев, разгадывал их хитрости. Однако ненависти к ним не испытывал. Ему не хотелось, как Шеридану или Левайну, истребить их до последнего. Просто он привык добросовестно делать свое дело.

Левайн был человеком крупным, но без единой унции жира. Когда он двигался, под одеждой из бизоньей кожи перекатывались мускулы. Со стороны он походил на медведя: грязные космы до плеч, густые усы и борода, из-под широкополой шляпы, надвинутой на брови, угрожающе смотрят крошечные глазки. Угроза сквозила в любом движении Левайна, например, в том, как он давал шпоры коню, заставляя несчастное животное таращить глаза от боли. Левайн любил причинять боль, но в опасных переделках ему не было равных.

Отряд разбил бивуак на берегу реки, на широком ровном месте, где можно было не опасаться нападения с тыла. Если индейцы захотят сразиться, им придется наступать по берегу.

Скорее всего, они ударят из-за ближайшего холма с крутым каменистым склоном.

Обмелевшая и сузившаяся Арикари тихо журчала посреди широкого, выстланного сухим песком ложа. Казалось, не сегодня, так завтра она исчезнет совсем. Неподалеку от лагеря она делилась на два рукава, огибавших крошечный, ярдов пятидесяти в длину и двадцати в ширину, островок, на котором посреди чахлой ивовой и ольховой поросли одиноко высилось сухое дерево. Островок не имел названия, поскольку никому, даже индейцам, не был нужен, и Форсайт, скользнув по нему взглядом, тотчас забыл о нем. Этот клочок суши не играл никакой роли в его планах. Отряд только переночует здесь и на заре отправится в путь. Поэтому из седельных сумок было вынуто лишь самое необходимое, да со спин мулов сняли тяжелые вьюки с медикаментами и пятью тысячами патронов к винтовкам Спенсера. Еще по сто сорок патронов к винтовке и по тридцать к «кольту» было у охотников. Потом люди разделились на труппы — отдельно солдаты и разведчики, отдельно офицеры — и расстелили одеяла.

Форсайт подождал, пока Бичер подойдет к нему и раскатает на земле одеяло. Нелюдим Левайн расположился на отшибе. Его ни к кому не тянуло, да и к нему в отряде не питали симпатий. Однако это не мешало ему ощущать свое превосходство. Стоит вдали показаться краснокожему, как всех заинтересует, где великан-разведчик.

Он вытянулся на одеяле и стал ждать темноты, жуя табак и сплевывая. Ночь он любил больше, чем день — она дарила ему преимущество над всеми остальными людьми. Под ее покровом удобно подкрадываться к врагу; если ты умеешь передвигаться бесшумно, он не заметит тебя до последнего мига.

Широкие ноздри Левайна втянули воздух: пахло индейцами. Но не столько запах, сколько интуиция — шестое чувство — предупредило разведчика, что индейцы, чье стойбище, по словам Маккола, в двенадцати милях вверх по реке, — на самом деле гораздо ближе. Какая разница, сколько там типи, если ничего не известно о численности противника и о том, все ли краснокожие в стойбище? Левайну стало не по себе. Какого дьявола они заночевали здесь, ведь краснокожим чего проще — прижать их к реке и перестрелять, как бизонов в загоне.

Он выпустил изо рта струйку едкой от табака слюны и положил ладонь на приклад многозарядной спенсеровской винтовки. Знакомое ощущение близости оружия сразу успокоило его.

Высокий индеец опустил полог, чтобы посторонние не могли заглянуть в типи. Величественные ястребиные черты лица смягчились, когда вождь увидел девушку, сидевшую, подобрав ноги, на кипе солдатских одеял, неделю тому назад захваченных при налете на обоз. Всякий раз при виде Мистай сердце его переполнялось печалью пополам с радостью — вылитая мать, ее застрелили конные солдаты на Волчьем ручье. Мистай слишком юна, чтобы помнить ту трусливую засаду, когда погибли шесть скво и один больной воин. Высокий индеец дал себе клятву, что ничего подобного больше не случится. До рассвета, когда союзные шайенны и сиу нападут на армейский бивуак, Мистай покинет становище, ибо даже победа не спасает от смерти.

Девушка подняла глаза и протянула на ладони деревянную статуэтку.

— Отец, я вырезала его для тебя. Пришлось работать день и ночь, и теперь я рада, что закончила вовремя. Не расставайся с ним в бою.

Вождь взял фигурку и внимательно осмотрел. Дерево недосушено, зато резьба безукоризненна — человеческое лицо кажется живым, видны даже морщины под глазами, а ноздри — две черные дырочки-близняшки над тронутыми улыбкой губами — как будто вот-вот раздуются, втягивая воздух. То был лик не белого и не индейца, и, должно быть, именно поэтому Летучая Мышь испытал чувство, весьма похожее на страх. Если это не бледнолицый и не краснокожий, то кто? Бог? И вместе с тем лицо казалось знакомым, словно, когда-то виденное, оно почти стерлось из памяти.

— Дитя мое, я счастлив, что ты такая искусница. С тех пор, как нас изгнали с родной земли, где перед типи стояли тотемные столбы, я не видел резьбы совершенней.

Черты девичьего лица затвердели.

— Отец, этот тотем защитит тебя в бою. Для тебя глаза его будут видеть, а уши слышать; уста его предупредят тебя об опасности. А если беда затаится от глаз и ушей, ее учует нос. Да не коснется смерть отца моего. Летучей Мыши, коего бледнолицые зовут Римским Носом, — пока он под моей защитой.

Индеец опустился перед Мистай на колени, взял ее за руки и отвернулся, пряча увлажнившиеся глаза. Сейчас это был не суровый и властный вождь шайеннов, а просто отец, боящийся за свою дочь. Но когда он снова посмотрел на нее, глаза его были сухими, а подбородок уже не дрожал.