Вольфганг Хольбайн - Колдун из Салема

Из его кармана высунулось что-то завернутое в белый носовой платок, а со следующим резким движением незнакомца сверток выскочил и развязался.

В первый момент я просто не поверил своим глазам, увидев кровавое содержимое свертка.

Но лишь в первый момент. В конце концов, невозможно просто закрыть глаза на свершившийся факт.

Предмет, выскользнувший у незнакомца из кармана, был кистью руки.

Человеческой руки.

— Он жив! — прогремел голос.

Он раздался в маленькой комнате совсем неожиданно, так же неожиданно и так же мощно, как разряд грома во время летней грозы. Стаканы, стоявшие на полке в темно-коричневом шкафу, задрожали, и даже пламя в камине, казалось, испуганно отпрянуло.

Человек, сидящий у окна на коричневом, обитом кожей стуле с высокой спинкой, вздрогнул, как от удара хлыста. Он знал, что раздастся этот голос. Он знал это заранее. Но он все равно невольно вздрогнул от испуга.

— Он жив, — повторил голос. — Он жив, и он все знает. Ты не справился!

— Но он… ему никто не поверит, — пролепетал человек, заикаясь.

Его губы были сухими, потрескавшимися от волнения, а его руки так сильно вцепились в кожаные подлокотники стула, что пальцы у основания ногтей начали кровоточить. Его взгляд был прикован к окну. Ставни на окне были закрыты, а шторы задернуты, чтобы в комнату не проникал солнечный свет. Тем не менее, комната словно была наполнена переливающимся сиянием.

Зеленоватым сиянием.

Оно исходило не от пламени, потрескивавшего в камине, и не от стоявшей на столе керосиновой лампы, принесенной находящимся в комнате человеком. Это было какое-то неестественное зеленое сияние, сопровождавшее звучание голоса.

Он как-то раз уже пытался детально рассмотреть это сияние, лет десять-двенадцать тому назад. Это закончилось тем, что он ослеп на несколько недель и, после того, как зрение восстановилось, он уже больше никогда не пытался проникнуть в тайну этого сияния и этого голоса. Ему хватило и одного предупреждения.

— Никто ему не поверит, — повторил он. — Они сочтут его сумасшедшим и упрячут в сумасшедший дом, так же как и того, другого.

— Глупец! — прошептал голос. — Как ты думаешь, зачем я наделил тебя властью над людьми в этом городе? Зачем я дал тебе власть над чудовищем?

У человека подступил ком к горлу. В звучании голоса появился новый, агрессивный оттенок, какого никогда до этого не было. Оттенок, внушающий страх.

— Я… всегда верно тебе служил, — сказал он, запинаясь. — И я…

— И хорошо на этом нагрел руки, не так ли? — прервал его голос. — Уже четырнадцать лет, как ты получаешь выгоду от нашего союза. Теперь пришло время и тебе выполнить свое обязательство по договору. Это касается и смерти О'Бэниона.

— Я должен его… убить? — спросил человек, тяжело дыша.

Одну или две минуты голос молчал. Затем он снова зазвучал:

— Да. Но не только его. Он уже не один. С ним какие-то незнакомцы.

Человек испугался:

— Незнакомцы?

— Семь человек, прибывшие из-за океана. Уничтожь и их.

— Всех? Я должен… — человек замолк, глубоко вдохнул и заговорил снова лишь после длительной паузы. — Ты не можешь требовать, чтобы я убил целых семь человек. Даже восемь, если считать вместе с О'Бэнионом. Я же не убийца.

Голос засмеялся, и зеленое сияние усилилось. Послышался тихий, но отчетливый шорох.

— Ты не убийца? А скольких невинных людей ты принес в жертву чудовищу за последние четырнадцать лет?

— Это не одно и то же. Мне приходилось так поступать, потому что это предусмотрено договором.

— Договором также предусмотрено, что ты должен мне повиноваться, глупец. Зачем, по-твоему, я наделил тебя такой властью? Чтобы ты мог использовать ее в своих целях и при этом ничего не делать, когда мне вдруг понадобится твоя помощь?

Человек молчал. Этот вопрос он задавал себе уже бесчисленное количество раз, но так и не нашел на него ответа. Так же как не нашел ответа и на вопрос, не просчитался ли он в конечном счете, ввязавшись во все это.

Быть может, как раз сейчас ему предъявляют счет.

— Ты должен их убить, — снова сказал голос.

В этот раз человек ничего не возразил, а лишь послушно склонил голову…

Мы добрались до поселка после полудня, и не успели мы сдать нашего пленника в полицию и ответить занимающемуся такими делами констеблю на все вопросы, которые на данный момент пришли ему в голову, как часы пробили уже три. Констебль не очень-то поверил всему тому, что я ему рассказал, и не надо быть сыном колдуна, чтобы об этом догадаться. Но в целом констебль Донхилл оказался обходительным человеком, хотя, к сожалению, довольно недалеким. И как это частенько бывает с людьми, которых Господь Бог не одарил большим интеллектом, его обходительность заканчивалась тогда, когда он переставал понимать, чего от него хотят. Надо сказать, что эта черта была одной из главных в характере констебля Донхилла.

Когда мы с Баннерманном покидали полицейский участок, я чувствовал себя изможденным. О'Бэниона — так звали нашего пленника — поместили в единственную имеющуюся в распоряжении констебля Донхилла камеру. Ему надели наручники и на руки, и на ноги и, кроме того, привязали к прикрепленной к стене камеры лавке, чтобы он опять не начал бесноваться и сам себя при этом не поранил. О нашем встреченном волею судьбы спутнике мы так ничего и не узнали, кроме его имени. Констебль Донхилл по всей видимости прекрасно знал, кто такой этот О'Бэнион и что занесло его на озеро, но он об этом молчал, как рыба. Мне что-то подсказывало, что не стоит задавать ему слишком много вопросов. Донхилл казался добродушным человеком, но я почувствовал, что его добродушие — всего лишь маска, под которой скрывалось глубокое недоверие ко всем малознакомым людям.

Выйдя с Баннерманном из полицейского участка и пройдя по широкой, но не мощеной главной улице два квартала в южном направлении, я остановился. Море отсюда не было видно, но его близость чувствовалась. Теплым летним днем в воздухе явно ощущался влажный солоноватый привкус моря, а если внимательно прислушаться, то можно было различить шуршание прибоя. Голдспи располагался на берегу узенькой речки, название которой мне не запомнилось, и при этом находился в низине, из-за чего не было видно моря.

— Ну, что там с вами? — спросил Баннерманн, когда я остановился.

Его матросы ушли вперед и уже, наверное, разместились в номерах единственной в поселке гостиницы. После всего того, что с нами приключилось, и самому Баннерманну было вполне естественно мечтать о горячем обеде и чистой постели.

— Идите дальше сами, капитан, — сказал я, указывая рукой вперед. — Я приду через несколько минут.

Баннерманн посмотрел на меня нахмурившись, и я поспешно добавил: