Элджернон Блэквуд - Рассказы

Ряд последовательных толчков сотряс мое тело, в душу пролился исступленный восторг любви и благоговейного изумления, сердце еще раз подпрыгнуло у меня в груди, — и внезапно я осталась совершенно одна.

Комната была пуста. Я чиркнула спичкой и зажгла газовый рожок. Все страхи покинули меня, и в воздухе, ив душе все пело, словно радостным весенним утром в юности. Никакие на свете демоны, призраки к наваждения в тот миг не смогли бы внушить мне ни малейшего трепета.

Я отперла дверь комнаты и прошла по всем этажам здания, заглянув даже на кухню, в подвал и на темный чердак. Но дом был пуст. Что-то покинуло его. Я провела там еще с час, анализируя происшедшее, размышляя и удивляясь (над чем и чему, вы в состоянии догадаться сами, а я не буду уточнять, поскольку обещала вам изложить только самую суть дела), и затем отправилась спать в собственную квартиру, предварительно заперев за собой дверь дома? в котором больше не жило привидение.

Но мой дядя, сэр Генри, владелец этого дома, потребовал у меня отчета о ночном приключении, и конечно, чувствовала себя обязанной рассказать ему какую-нибудь историю. Однако не успела я открыть рот, как дядя поднял руку, останавливая меня.

— Сначала, — сказал он, — я хочу раскрыть тебе маленькую хитрость, на которую я решился пойти. Столь многие люди бывали в моем доме и видели там привидение, что в конце концов мне подумалось: а не действует ли на их воображение связанная с этим местом история? Я захотел проверить все более обстоятельно. И вот для пользы дела я сочинил другую историю — дабы иметь возможность убедиться, что все виденное тобой не является всего лишь плодом возбужденной фантазии.

— Значит, ваша история об убийстве женщины и всем таком прочем не имеет никакого отношения к этому дому?

— Совершенно верно. На самом деле в этом доме сошел с ума мой кузен и после нескольких лет тяжелой депрессии покончил жизнь самоубийством в приступе отчаянного страха. Именно его призрак и видели наблюдатели.

— Тогда все понятно!.. — выдохнула я.

— Что понятно?

Я подумала о несчастной истерзанной душе, которая все эти годы страстно стремилась к свободе, — и решила до поры до времени молчать о своем приключении.

— Понятно, почему я не видела призрака убитой женщины, — закончила я.

— Вот именно, — подхватил сэр Генри. — И поэтому если бы ты что-нибудь увидела, то это представляло бы настоящий интерес, поскольку не являлось бы игрой заранее подготовленного воображения.

Бинович чем-то походил на птицу. Чертами лица, несомненно — пронзительными глазами и ястребиным носом; движениями — быстрой скачущей походке привычкой дергать плечом, сидеть нахохлившись на краешке стула; еще своим высоким гортанным голосом, но более всего умом — стремительным и переменчивыми как птичий полет. Бинович с легкостью скользил по поверхности предметов, ловко выклевывая суть, — так птица скользит над землей, хватая на лету свою добычу. Он глядел на вещи с высоты птичьего полета, любил птиц, понимал их сердцем и с удивительной точностью умел подражать их голосам. Ему недоставало одного: равновесия, без которого не удержаться в вышине. Это был маленький нервный человек, настоящий неврастеник. И по совету врача он жил в Египте.

Что за фантастические, никчемные идеи рождались у него в голове! Что за странные мысли!

— Древние египтяне, — говорил он посмеиваясь, но с оттенком торжественной уверенности, — были великими людьми. Их сознание отличалось от нашего. К примеру, их представления о божестве, верней, о птичьем божестве, выражались в идее птицы. Они почитали священных птиц: соколов, ибисов и других — поклонялись им. — И он высовывал кончик языка, словно спрашивая с вызовом: «Каково?!

— Египтяне поклонялись также кошкам и крокодилам, — усмехнулся Палазов.

— Потому что для них все живое, — почти выкрикнул Бинович, — символизировало духовную силу. Ваш ум, подобно словарю, цепляется за букву и столь же произвольно перескакивает с одного на другое. Тысячи пахнущих типографской краской слов, расставленных без всякой связи! Глагол всегда в инфинитиве! Будь вы древним египтянином, вы… — он вспыхнул, в горле у него заклокотало, кончик языка вновь высунулся, глаза сверкнули, — вы взяли бы все эти слова и составили из них великое толкование жизни, космический роман, как делали они. Но у вас во рту отвратительный привкус типографской краски, которой вы брызжете на нас, изрекая пустые фразы. — И он передернулся всем телом, словно отряхивающаяся птица.

Хилков заказал еще бутылку шампанского, а Вера, ею сестра, предложила возбужденно:

— Поедемте кататься. Смотрите, какая луна!

Ее слова были встречены с энтузиазмом. Кто-то позвал официанта и попросил уложить еду и вино в корзины. Было всего одиннадцать вечера. Они направятся в пустыню, в два ночи устроят ужин, будут рассказывать истории, петь и там же встретят рассвет.

Дело происходило в одном из египетских отелей, куда съезжается публика со всего света: обычные туристы и те, кто «на лечении». Что же касается русских, то все они болели не тем, так другим и все были посланы сюда своими доведенными до отчаяния врачами. Неуправляемые, словно восточный базар, и столь же переменчивые, они либо предавались излишествам, либо не вылезали из постелей. Время шло, однако никто из них не выздоравливал, равно как и не сетовал на судьбу. Они общались между собой в странной задушевной манере, без тени раздражения или обиды. Жившие в отеле англичане, французы и немцы наблюдали за ними с некоторым изумлением и называли «эти русские». Странные люди, ими двигали вполне естественные побуждения, жили они, никогда не сбавляя темпа, а если не выдерживали гонки, то просто исчезали, чтобы через день-другой вновь появиться на людях и погрузиться вновь в водоворот прежней «жизни».

Бинович, несмотря на неврастению, слыл душой компании. Лечил его доктор Плицингер, известный психиатр, которого крайне заинтересовал необычный пациент. И неудивительно: Бинович был человеком исключительных способностей и подлинно высокой культуры. Однако привлекал он другим: редкой оригинальностью. Он говорил и делал удивительные вещи.

— Я мог бы летать, если б захотел, — заявил он однажды, после того как пронесшиеся над пустыней аэропланы повергли в изумление аборигенов. — Только без всех этих железок и шума. Это вопрос веры и понимания…

— Покажите! — раздались крики. — Покажите нам, как вы летаете!

— На него опять нашло! Он снова в ударе!

Когда Бинович расходился, всем становилось невероятно весело. Он говорил чудовищные вещи так, словно на самом деле в них верил. Люди любили его безумие — оно дарило им новые ощущения.