Кеннет Харви - Город, который забыл, как дышать

После развода Ким с головой окунулась в рутину: готовка, уборка, работа, воспитание Тари. Никаких поездок. Свободное время они с Тари проводили в магазинах или парках. Но теперь Ким снова почувствовала себя вольной птицей, она ехала мимо бескрайних полей и перед глазами у нее были пустоши с валунами, а не осточертевшая мебель. Вместо четырех стен — хвойные леса. Ким и в голову не приходило, до чего здорово просто ехать по дороге.

Когда Джозеф рассказал, что собирается снять на лето дом в Уимерли, Ким захотелось немедленно все осмотреть самой. Старые городки всегда ее завораживали. Она с удовольствием бродила по когда-то процветавшим поселениям, по пустырям, окружавшим покинутые дома. Многим постройкам было не меньше ста лет. Она заглядывала в окна — домотканые ковры на полу, старинная мебель, керосиновые лампы, посуда. Все, теперь уже никому не нужное, продолжало стоять на своих местах. Руины чужой жизни. Некому заявить на них свои права. Разоренные гнезда. Иногда задняя дверь оказывалась незапертой, и тогда Ким осторожно входила, она двигалась медленно, словно шла по чужому, романтичному и покинутому всеми миру древних легенд. Ким погружалась в туманное прошлое, во времена, когда эти дома были молоды, когда их любили. Теперь здесь поселились тлен и сырость. Дома горевали и продолжали преданно ждать возвращения старых хозяев.

Ким включила радио. «Итак, сейчас на Ньюфаундленде без двадцати три. На дворе июнь. Погода стоит прекрасная. А у нас впереди двадцать минут музыки…» Ким взглянула на часы, не отстают. До Уимерли она доберется ближе к вечеру. Может, даже Джозеф, если хорошенько на него надавить, пригласит на ужин, а еще лучше — разрешит остаться на ночь. Спать в незнакомом доме! Ужас как интересно! У Ким была любимая эротическая фантазия: секс в незнакомой обстановке, среди развалин чужих жизней. Она улыбнулась. Вот бы дом оказался с привидениями.

По радио зазвучало бурное вступление к песне Вэна Моррисона «Кареглазая девчонка». Ким прибавила звук, впервые за долгие месяцы она снова почувствовала вкус к жизни. Приоткрыла окно, нежный ветерок растрепал волосы. Ей казалось, что машина летит навстречу лучшим временам, назад к семье, к Джозефу и Тари, к миру и согласию.

У Ким никто не отвечал. Джозефу не хотелось оставлять сообщение на автоответчике. Что говорить? Тари ведет себя так, словно превратилась в умершую девочку, а у меня в голове белый шум. Ловлю сигналы. Я даже не уверен, что все происходит наяву. Может, я снимаюсь в кинокомедии? Или в ужастике? Или в документальном фильме про свою жизнь? Как бы то ни было, я страшно зол. А почему, не знаю.

Когда Джозеф вытер Тари полотенцем и спросил, где она так промокла, девочка ответила просто: «Играла с Джессикой». С Джессикой! Он позвонил доктору Томпсону. Соединили с секретарем. Джозеф оставил короткое сообщение. На это он пока что способен. Имя. Номер телефона. «Помогите». Джозеф повесил трубку и посмотрел на Тари. Она лежала на диване, переодетая во все сухое, и спокойно рисовала. С виду, целая и невредимая. Вдруг злополучный камень что-то повредил в детской головке? Судя по последним событиям, похоже. От горя и возбуждения у Джозефа ломило суставы.

— Как дела, кис? — ласково спросил он и вытер потные ладони о джинсы. Брюки влажные. Он что, опять в воду падал или просто вспотел? Джозеф ощупал себя. Сухой. На миг его обдало жаром. Чужая энергия вливается в тело. Кто-то кашлянул. А, может, и он сам. От этой мысли стало полегче.

— Хорошо.

— Посиди пока дома, — твердо сказал Джозеф, стараясь не смотреть на рисунок. Картинка у Тари получалась слишком яркой и живой. Джозеф надеялся, что дочь рисовала не его. Или она просто вырезала из журнала фотографию?

Тари нахмурилась.

— Почему?

— Потому что я так сказал. Как бы не пришлось опять в больницу ехать. И потом, я ведь тебя просил не выходить на улицу. Сиди…

— Но ты ж сказал, можно.

— Что? — Виски сдавило. Джозеф почесал левое веко, оно заметно дергалось. В ушах шум, словно кто-то смеется или аплодирует. Или это чайник свистит? Он разве ставил чайник? — Что «можно»?

— Я сказала, что пойду на улицу, а ты сказал, иди.

— Неправда, я такого не говорил.

— Нет, говорил. Я к тебе подошла, а ты с кем-то болтал по телефону.

— Когда это было?

— Перед тем, как я пошла на улицу. — Тари сидела на диване и держала на коленях книжку, чтобы удобнее было рисовать. — Ты с кем-то разговаривал.

— С мамой?

— Нет.

— Да с мамой, с мамой! — Для пущей убедительности Джозеф деланно рассмеялся. — Точно. С кем же еще.

— По-моему, с Клаудией.

— Тари, да ты что?!

— Ты называл ее по имени и еще много чего говорил. — Тари покраснела, отвела глаза и начала рассматривать полированное пианино у стены. Наверняка оно скоро само заиграет. Только не сейчас. Дождется ночи. Полуночи. Кровь на белых клавишах. Человек без лица.

— Много чего?..

— Ты шептал нехорошие слова.

— Неправда! — Джозеф выпрямился и оскорбленно посмотрел на дочь. — Что ты болтаешь? У меня даже номера ее нет.

— Так ведь телефон звонил.

Во входную дверь постучали. Джозеф подпрыгнул от звука, Тари хихикнула. Или это снова белый шум? Он взглянул на девочку, лицо ее было совершенно спокойным. Тари серьезно смотрела на дверь.

— Кто там? — спросил Джозеф. — Смешно тебе? Ха-ха. Я, значит, смешной.

— Ничего смешного. Это Клаудия.

Откуда ей знать, кто за дверью? Шишка на затылке. Она что, теперь ясновидящая?

— По-моему, пора в больницу.

— Тебе?

— Тебе, — резко ответил Джозеф.

— Тебе?

— Тебе. — Он распахнул дверь. На пороге стояла Клаудия, огромные зеленые глаза смотрели прямо на Джозефа. Длинное кремовое платье закрывало щиколотки. Она обеими руками прижимала к груди коробочку в белой подарочной бумаге. На бумаге — ручная роспись, серые киты в синих волнах.

— Я принесла вам подарок по случаю вашего приезда. — Клаудия протянула сверток. От нервной улыбки кожа на лице натянулась, глаза еще глубже запали. Со вчерашнего дня соседка, похоже, потеряла не меньше трех килограммов, и все же животик слегка выпирал из-под тесного платья. Может, она беременна?

— Что можно спрятать в такую маленькую коробочку? — спросил Джозеф, представляя, как целует Клаудию в губы. На худощавом лице они казались полнее. Протолкнуть сквозь них язык, упереться в зубы, дальше, дальше, вот и ее язык, почему-то страшно холодный и сухой.

— Я не вовремя? — спросила Клаудия.

— Да. — Джозеф немного подождал, надеясь увидеть продолжение этой сцены. — Нет.

— Можно войти?

— Да, — ответил он и живо отступил в сторону. — Проходите. — Джозеф нервно заглянул ей за спину. — Вы одна? — он старался скрыть тревогу в голосе.