Dok - Ночная смена

— Делай то, что можешь — и будь что будет! — жестко заключает медсестра: "От твоих соплей никому лучше не станет! А нам за тобой еще впридачу ухаживать некогда — тут и так есть кого спасать!

Что-то неуловимое делает ее схожей с нашей Надеждой Николаевной. Не хочется лишний раз вспоминать про тех самых, которые коня затормозят или с горящей избой разберутся. Но вообще-то у нас такие женщины — не переводятся. Что странно — ничего общего с феминизмом это явление не имеет. И что удивительно — в медицине таких почему-то много. Нормальные девчонки, нормальные женщины — но если дело становится тухлым и можно стать дохлым — откуда что берется. Иным мужикам нос утрут походя.

Надо эту медсестричку взять на заметку.

А вообще ситуация поганая.

У нас тут пока организацией пахнет слабо, а потому может быть все что угодно. То, что уже есть защита по периметру и патрулирование территории — конечно хорошо, только вот всего остального — нет практически. Мне негде и не в чем развернуть медпункт, а это как ни верти — сортировочное приемное отделение, место для агонирующих — и по нынешним условиям там должен быть вооруженный упокоитель, да еще палатка для хирургических манипуляций — перевязочная. Да еще, скорее всего, будут инфекционные больные — среди нескольких тысяч обязательно окажется и дизентерия, тех опять же отдельно содержать надо. Хорошо еще ОРВИ пропали как таковые, а то еще и под таких пациентов выделять бы пришлось отдельный "рукав".

А еще надо организовать поиск и сбор тяжелобольных — такие тоже есть. Без быстрой помощи — помрут ведь. И ладно, если это окажется гламурный телеведущий, невелика потеря, эту работу любой дурак с избытком наглости легко выполнит, а вот скажем, если умрет слесарь-инструментальщик 6 разряда с этого завода — хрен кого найдешь на замену. Значит надо быстро все это делать. И находятся они как на грех в тех цехах, где сейчас вероятно уже и зомби есть, а наверное уже и шустрики отожрались…

В общем — ужасти!

И это — минимальный минимум — по уму куда как больше нужно.

А тут еще и переодеть и, скорее всего, переобуть людей надо — и иметь во что переодеть, да и где переодеть — чтоб там тепло было. И напоить. И накормить. Я-то надеялся, что доставят армейские сухпайки или что из близлежащих магазинов — а пока только тефтели рыбные… Да и тех мало — их еще частью люди расхватали. Хорошо мы подоспели и совместно с толстым поваром отстояли уцелевшее для жидкого супа. Хотя по уму — именно жидкий суп сейчас самое подходящее. Я гоню от себя мысли о том, что обязательно будут дурни, которые с такой голодухи нажрутся жирного до упора — и будет у нас тут куча пациентов с острой кишечной непроходимостью, или как это называется в народе "заворотом кишок". А каждый такой пациент — тяжеленная полостная операция, тяжеленный уход потом, малая выживаемость и чудовищный расход сил и средств. Не пришлось бы еще и решать — кого из них эвакуировать, а на кого глаза закрыть — и в палатку "для анаэробной инфекции" отправлять. Кстати — еще и эта погань будет, только позже — не в первые дни, потому сначала "отделение для анаэробной инфекции" и служит для размещения агонирующих. Проходит несколько дней — агонирующие кончаются — зато появляются анаэробники…

Совершенно неожиданно рядом грохает выстрел, чиркает трассер — братец встает с колена, а я вижу, что в освещенный круг у кухонь зашел вполне себе готовый зомби.

— Неплохо — одобряет Филя.

— Не неплохо, а отлично! — скромно поправляет его братец.

— А ну-ную. Из чего стрелять доводилось?

— Из СВТ, Штурмгевера, МГ-34 — опять же скромничает братец.

Что забавно — не врет. Только вот зря Филя глаза пучит — братец стрелял холостыми, когда с приятелями ездил на реконструкцию прорыва блокады. Там знакомые реконструкторы и дали повеселиться.

Но это все хорошо, конечно, только плохо очень.

Дальше-то что делать? Устраиваться где-то надо, разворачиваться и работать в полную силу, а мы пока жмемся около кухонь, не знаю, как там повар и его истопник с оружием обращаются — а наших стрелков получается трое — я да Филя с братцем и хоть братец сейчас отметился — все же в его способностях стрелковых я не уверен.

Все освещение здесь — несколько костерков, да пара ржавых дырявых бочек, таких, какие во всех американских фильмах — рядом еще всегда бомжи греются. Вот не думал, что и у нас таковое пойдет в дело. Среди освобожденных того и гляди еще зомби появятся — черт знает, чем это кончиться может.

Надо возвращаться в штаб, узнавать — где мы будем разворачиваться. Какое имущество на нас приходится. Раздача похлебки, слава богу, устаканилась — с одной кухни раздают, в другой подоспевает. Воду тоже таскают — некоторые спасенные из последних сил, но помогают. Но этого — мало, очень мало.

Иду с одним из санинструкторов — серьезный такой парень, вроде как годится.

Кто б мне сказал, что придется мне идти в штаб узнавать, где разворачивать посреди концлагеря медпункт, да при этом держать наготове автомат — очень бы я тому поверил.

А — вот оно — кушайте с маслом, и сразу — есть свои — есть враги… Все просто и ясно, без полутонов словесной мишуры. Свой — чужой. И точка. И определяется сразу.

Я много времени потратил на поиск мемуаров немца — командира полка, провоевавшего под Питером практически всю блокаду — и под Шлиссельбургом и под Погостьем и в Новгородчине. Казалось — найду книжку — сразу много чего вкусного найти можно будет, привязавшись по местности и ориентирам. Нашел книжку. Почитал — и возникло жгучее желание хватить книжкой об стенку, что бывает со мной редко. Никакой конкретики, один пафос и разбор событий на уровне не ниже дивизии…

Да еще и разбор херовый — типа "южнее Петербурга". Это ж сколько времени из своей драгоценной жизни я зря на него ухлопал!

А тут как раз братец. Я ему и пожаловался. Ну он меня и утешил (кто ж утешит лучше родственников! И соли в раны заботливо посыплют…) — типа а чего ты расстроился? Все так по-мудацки мемуары пишут. Наши мудаки тоже так пишут…

Ну, крыть нечем, верно все.

Поговорили — я и задумался потом. Почему от наших мудацких мемуаров только досада, а немец такую злобу вызвал…

Повспоминал, что мне дед рассказывал, что бабушка с матерью.

Как эшелон с эвакуированными из Ленинграда бабами и детьми стоял на мосту под бомбежкой люфтвафлей (вот грамотный машинист попался — в нитку моста попасть сложно, обычно составы разбивались близкими взрывами), как грохотало вокруг и по крыше вагона барабанило (думали, что пули. Но раз никого даже не ранило, то скорее это были осколки от зенитных снарядов.) и наш дядя, будучи еще не в совсем осмысленном возрасте закричал восторженно и звонко своему такому же мелкому дружку: "Петька, вот как наши папы немцев бьют!", на что бабы в вагоне истерически потребовали, чтоб мальчик "не привлекал криком внимание самолетов".