Вера Крыжановская - Грозный призрак

Затем поспешно вернулся к Вадиму Викторовичу, который дремал, но как будто не страдал, так как не слышно было ни малейшего стона, а только тяжелое и неровное дыхание. Князь сел в ногах постели и углубился в молитву, как вдруг легкий шум прервал его настроение, и он подняв голову с удивлением увидел Лили. Она стояла на пороге, прижимая к груди образ Богородицы в богатом золотом окладе. На ней был длинный, белый, батистовый пеньюар, прекрасные белые волосы распустились в беспорядке, а бледное личико казалось прозрачным. Хрупкая тоненькая девочка походила на видение, и широко раскрытые испуганные глазки ее были красны от слез, которые еще дрожали на густых ресницах.

— Можно войти и положить ему на грудь образ скорбящей Божьей Матери? Это облегчит кончину, — тихонько сказала она.

— Конечно, войдите, положите иконку нашей общей Покровительницы и помолитесь, — ответил князь, приветливо глядя на нее.

Лили потихоньку подошла к постели и прошептала:

— Я была у мамы, но она, кажется, уже умерла. Я помолилась за нее и хотела положить ей на грудь образ, но на меня напал страх и, не знаю, право, но мне казалось, что что-то отталкивает меня. Я убежала к дяде Вадиму помолиться, чтобы милосердная Царица Небесная спасла его и очистила. Он всегда был очень добр ко мне, а в прошлом году, когда я была смертельно больна, он ночи напролет просиживал около меня.

Слезы не дали ей продолжать. Она нагнулась к раненому и боязливо спросила:

— Жив ли еще?

Князь утвердительно кивнул головой.

Тогда она осторожно положила икону на лежавшую без движения руку больного. Тот вздрогнул, открыл глаза и улыбнулся, узнав милое, склонившееся над ним личико.

— Это ты, Лили? Спасибо, что пришла.

— Я принесла тебе, дядя Вадим, чудотворную икону, которая облегчит тебя. А могу я помолиться, чтобы бог помог тебе? Не будет ли это тебе неприятно?

— Молись, Лили. Сам я мало молился в жизни и рад, что молитва твоей невинной души будет сопровождать меня в мир иной. Спасибо и прощай, дорогая крошка. Не забывай меня и будь счастлива; оставайся доброй и верующей…

Он умолк, видимо истощив все силы, а потом чуть слышно прошептал:

— Пить!..

Князь подал ему остаток таинственного питья и тот жадно выпил, а затем впал в забытье.

Лили встала на колени и горячо молилась.

Пристально смотревший на нее князь увидел, что над белокурой головкой ее засиял нежный голубоватый свет, а на груди сверкнул пурпурный луч, от которого повеяло живительным теплом.

«Ну кто мог подумать, что от такой негодной матери родится прелестный ребенок, судьба которого обещает, видимо, быть чистой и высокой, — подумал князь. — Из ее головки исходят непорочные мысли, а сердце изливает жар искренней и глубокой привязанности».

Чувство горячей симпатии загорелось в его сердце к славной девушке, так трагически осиротевшей, и он дал себе слово стараться по мере возможности просветить ее, расширить умственный кругозор и разъяснить законы, которые управляют мирами видимым и невидимым, чтобы ее вера не пошатнулась среди развратной толпы, где ей придется жить, а порок не запятнал ее душу. Под влиянием таких мыслей он опустился на колени около девочки и, взяв ее ручку, стал читать величайшую из молитв, в которую вложил все обязанности и нужды человека: «Отче наш, иже еси на небеси».

Через некоторое, однако неопределенное время Алексей Андрианович встал и поглядел на Заторского, лицо которого приобрело восковой оттенок, затем он поднял, Лили и проговорил, целуя ей руку:

— Наш друг перестал страдать. Пойдите отдохнуть, Елизавета Максимилиановна, а потом помолитесь за ваших несчастных родителей, они очень нуждаются в этом.

Залившись слезами, Лили перекрестилась, поцеловала руку усопшего и вышла.

На рассвете прибежал слуга и доложил князю о приезде, по делу Фени, врача, судебного следователя и прокурора.

Но минувшая страшная ночь принесла еще одну жертву: Аким повесился в комнате, где его заперли.

Врач удостоверил кончину баронессы, доктора Заторского, а также и Фени с Акимом.

Барон был в нервном состоянии и так слаб, что едва мог дать показания. Он объяснил, что вернулся домой ранее назначенного времени, потому что спешил увидеться со своими и приехал в наемной карете. Не желая никого будить, он отпер дверь своим ключом и направился в свою комнату, когда услышал выстрелы, на которые тотчас бросился, но нашел только два распростертых трупа. Он думал, что помешается от горя и беспомощно свалился в кресло, а о дальнейшем имеет самое смутное представление. Что же касается мотивов, вызвавших это убийство и самоубийство, барон просит его избавить от их объяснения.

Заявление, оставленное Заторским, будучи подлинным документом, делало его рассказ вполне правдоподобным, сообщение же князя следователю об интимных отношениях между умершими, подтвержденное и прислугой, дополняло все. Невыясненной осталась только предшествующая катастрофе ссора между возлюбленными.

Следственные власти были еще заняты составлением протоколов, как вдруг приехала Елена Орестовна, очень удивленная тем, что нашла на станции экипаж, который должен был прибыть за бароном. Узнав о происшедшем накануне в замке, она чуть не упала в обморок, но с обычной энергией тотчас принялась помогать Елецкому, которому пришлось одному заниматься всем, так как барон был совершенно не в состоянии делать необходимые распоряжения.

В доме стояла мрачная и тяжелая, как свинец, атмосфера.

В большом зале, где еще так недавно весело танцевали, покоилось тело баронессы, так неожиданно вырванной во цвете лет из жизненного пира.

Одетого уже для погребения Заторского оставили на постели, поместив ее в ожидании гроба посреди кабинета.

Мрачно настроенная и взволнованная прислуга перешептывалась в людской. Не только трагическая смерть Фени и Акима кошмаром давила на всех, но и кончина баронессы с доктором также порождала бесконечные пересуды.

В первую минуту все считали убийцей барона, а потому история самоубийства вызывала горячие пререкания. Однако правды никто не знал. Когда вбежали Иван и Аннушка, оба уже лежали на полу, а барон с видом безумного сидел в кресле.

Кроме того, Аннушка поведала теперь остальной прислуге, что Анастасия Андреевна и бивала Вадима Викторовича, а потому очень вероятно, что он, получив новые пощечины, взбесился и, наконец, убил ее, а для того, чтобы не идти на каторгу, покончил с собой. На этой версии все успокоились, тем более, что у каждого работы было по горло.

Князь хлопотал обо всем и послал даже телеграмму тетке Заторского, сообщая ей о печальном событии и спрашивая ее распоряжения: хоронить ли его в Ревеле или отправить тело в Петербург.