Раиса Крапп - Ночь Веды

— Будь по-твоему. Позову тебя в крестные. Но кто ты, Веда-хозяйка?

— Дух бесплотный, я нигде и всюду. Часть меня в человеках, которые ведают. Часть — в других существах, об них знают люди по сказкам да преданиям. Часть — вовсе в других мирах…

— Велика ты… Но как же бесплотна? Я будто до сих пор руку твою на своей чую. И плоть ее, и тепло живое.

— Предстать перед тобой кем хочешь могу. Алена видала меня в этом образе, потому я такой к тебе пришла. Наперед, Иван, знай, я рядом всегда. Меня ни звать, ни ждать не надо — я вокруг, в травинке каждой, в луговых запахах, в журчании ручья. Во всем, что жизнью наполнено. Без зова не явлюсь, но коль понадоблюсь — вмиг узнаю об этом.

Иван еще слышал ясный голос, но в глазах его — показалось сначала — как дымка встала. Потом понял, что не глаза виноваты, что тает, теряет четкость облик прекрасной женщины, стоящей перед ним.

— Уходишь?

— Встрече нашей конец подошел. Будь счастлив, Иванко. Дари любовь свою, в завтрашний день не заглядывая. Будь счастлив, светлый человек.

…Вскинулся Иван ото сна — за окном тихая весенняя ночь. Что разбудило — непонятно. И тут опять, будто всхлипнул кто. Иван подхватился — Дарьюшка! В момент очутился у большого сундука, где из подушек и одеял была устроена временная постелька.

Девочка спала. Но что-то снилось ей, отчего она всхлипывала во сне.

— Маленькая… — Иван легонько, невесомо провел рукой по шелковым кудряшкам — они буйными, упругими завитками рассыпались по подушке. Золотко желанное, что за беда у тебя?

Девочка открыла глаза, сонно поглядела на него.

— Что тебе снится, девонька моя? Плохой сон? Я прогоню его.

Она не отводила от него глаз, потом прошептала:

— А серчать на меня не будешь?

— За что?

— Не знаю. Только у тебя глаза хмурые… ровно, серчаешь всегда.

Иван почувствовал, как зажгло под веками, как будто ветер песком дунул в лицо.

— А хоть ты и не глядишь, я все равно знаю, что хмур. У меня вот тут болит тогда, — она уставила пальчик в рубашонку на груди.

Вовсе уж ни в силах ничего сказать, Иван протянул к ней руки. Она с готовностью подалась к нему, крепко обхватила за шею, прильнула.

— Славница ты моя! — пробормотал Иван, прикоснулся губами к теплой нежной щечке, вдыхая еще непривычный ему, удивительный аромат.

Девочка подняла голову, посмотрела на него озадаченно и тронула маленькими, горячими ладошками его лицо.

— Тебе тоже больно? — спросила беспокойно.

— Теперь нет, — улыбнулся Иван.

— Тогда не плачь больше, — принялась она отирать его щеки.

Иван молчал, дивясь и той волне радости, которая хлынула вдруг в его сердце, вздымая его на самую вершину счастья, и легкости маленького тельца дотоле не доводилось ему пестовать на руках малых деток, доверчивость маленького человечка оказалась столь сладостна… И одновременно пытался вспомнить Иван, — нечто удивительно, что снилось ему только что.

Вспугнутый сон отлетел, осталось только твердое ощущения, что было в нем про Алену. Значит, дождался он, пришла-таки Алена. А что сон забылся видать, так Аленушка хотела. Но теперь от печали и следа не осталось, в сердце одна только радость, источник которой вот эта кроха у него на руках. И было еще одно, самое главное, самое стойкое ощущение, что Алена здесь, рядом, с ним в каждую минуту. И впереди — встреча с ней, а уж он отыщет, непременно ее отыщет.

— Спи, дитятко мое ненаглядное, разумница моя… Я покажу им, как мою девоньку забижать! Ужо я вам!

Он шептал ей тихие слова, когда бессмысленные, когда смешные, но полные нежности и любви. Тихонько баюкал ее, покачивая на руках невесомую ношу свою.

— Спи, радость моя, красавица моя. Никому-никому тебя не отдам!

С тихим счастьем обретения он глядел, как смежились сонно реснички, словно лепестки цветов. Она еще раз вздохнула прерывисто, ворохнулась у него на руках, устраиваясь поудобнее — упругие золотые кудряшки пощекотали грудь Ивана. Он любовался ею, и на лице его был покой и счастливое умиротворение.

Однажды появился на Лебяжьем странник. Седые волосы лежали на плечах, за спиной — легкая котомка, в руке — черемуховый посох. Шел себе не спеша серединой улицы. Глядел вокруг не как чужой, а так, как смотрит человек в доме своем, где все знает и все принадлежит ему. Собаки деревенские выбегали из дворов навстречу чужому и… ластились к нему, приветливо виляя хвостами, провожали дальше. Весть полетела по селу, обгоняя странника — признали его. Об этом человеке давно и широко молва шла. Будто глазами своими, юношески молодыми, любого видит в истинном свете его, душу видит, помыслы, и толку нету лжу ему говорить. Будто владеет он волшебной целительной силой, исцелить болезного ему — лишь рукой коснуться. Только просить об исцелении труд напрасный. И про хвори ему рассказывать не надо, он так их видит, и сам выбирает, кого избавить от страданий, а кого с ними оставить. Однако в тоске и безнадеге ни один не останется, коль посчастливилось со старцем встренуться — странным образом оставляет он в сердце каждого свет веры и искру надежды, как путеводные звездочки, которые отныне будут сопровождать на всех дорогах жизни, освещать ночи несчастий, а радость делать еще светлее…

Много чего рассказывали про старца удивительного столь, что порой и не верилось, вправду ли ходит такой по свету, а может то предание старины незапамятной, а может сказка-мечтание об такой святости в земном человеке.

И вот шел он по пыльной улице, вроде совсем как странник обычный, но что-то было в нем, что люди признали: «Он!..»

Отворяли широко ворота и двери, выходили с поклоном, с надеждой, что в их дом войдет и будет это все равно, что благословение на счастье и благоденствие… Но старец на привет приветом отвечал, поднимал руку, чтоб крестным знамением осенить, и так же не спеша шел дальше. И дошел почти до околицы, когда из проулка старцу навстречу быстро вышла девица, будто выпорхнула. Седовласый странник как вкопанный стал, глаз с нее не сводя, и она так же стояла, но глядела на него с улыбкой, чуть склоня голову на бок. И в прекрасных ее незабудковых глазах не было и тени благоговения, с которым глядели на него другие.

Толи это долго было, толи мгновения короткие они друг на друга глядели, а потом девица поклонилась низко старцу, подошла и взяла его за руку, и он пошел за нею. Люди же глядели им в след и дивились той странной схожести, которая бросалась в глаза теперь, когда странник и девица шли рядом. Они оба были высоки и легки в движениях, будто земля не тянула их тяжестью. Длинные седые волосы старца не были тусклыми и безжизненными, они падали на плечи волнами и ярко серебрились на солнце. А у девицы золотые, буйные, с рыжеватым отливом кудри как будто сами светились солнечно. И еще схожесть была в том, что невозможно было глазу проскользнуть по ним без остановки, напротив, приковывали, зачаровывали они людские взоры. И стояли люди, разные характером и нравом, глядели кто радостно, кто растроганно, со слезой, кто восхищенно, но ни один — завистливо, злобно ли, аль с другой какой недобротой.