Евгений Витковский - Чертовар

Жаль, конечно, было и тех, кто не поместился на верблюдах, кто остался при самолете, с кем не захотел сидеть заодно верный Давыдка. И негра Леопольда, и таксиста Валерика, еще душ сто тридцать пришлось оставить. Впрочем, этим бедолагам Богдан сунул спутниковый мобильник и велел сидеть на хвостовой части «Солодки» — она все-таки осталась торчать из болота, не так тут оказалось глубоко, чтобы весь транспортный самолет засосать. С помощью запасных приборчиков, спрятанных глубоко в рукава замшевой дохи, Богдан опознал позывные 35-й Вологодской мотострелковой дивизии имени Св. князя Михаила Ярославича Тверского, шедшей от далекого Богозаводска на выручку упавшему самолету. Дней через пять, глядишь, будут на месте. Сидеть столько времени на хвосте упавшего самолета уважающий себя человек никогда не станет. Вот и не стал этого делать Богдан: спасаться надо с помощью заранее подготовленных средств. Таковыми были белые трехгорбые верблюды. «Только б не захромал какой, вот уж за это шкуру снимут… как с битого вешняка. Спасай ее тогда, свою же шкуру, сиротину шелажную…»

Ехали молча. Лишь пассажирки высокого, молодого верблюда, шедшего предпоследним, переговаривались непрерывно, срываясь в надрывный бабий плач: Вячеслава Михайловна оплакивала потерю своей верной маркитантской тачки, «без которой ей в Святоникитск и носу показать нельзя», а Матрона Дегтябристовна, чей фургон остался хоть и не в болоте, да почти без присмотра в Карпогорско-Холмогорских дебрях, сколько находила в себе сил, верную подругу лагерных лет утешала. Сердце ее и так разрывалось между долгом журавлевской маркитантки при орде, и долгом доставить зятя к дочке на Ржавец, а тут еще вот такая беда у Вячеславы Михайловны!.. Перелетная маркитантка была совершенно безутешна.

Бледноватый день разгорался по мере сил, караван белых трехгорбых верблюдов двигался через Большой Оршинский Мох в родные края, а журавль Арясинского герба уже почти был готов все-таки сорваться со своего места, рвануть в небеса, да и закурлыкать совсем жалобно: «Беда!.. Арясинщина в опасности!..» Но журавль оставался нем и бескурлычен. Вообще-то он и не такое видал, но все-таки, все-таки… творилось в городе неладное.

Как и полагалось всякой молясинной лавке, день Зеленых Фердинандов и в лавке Столбняковых начался с распространения диких сплетен, причем не каких-нибудь, а заранее утвержденных в комитете Сплетенных Сетей. Первому же покупателю, местному приказчику ювелира Карасевича, пришедшему сменять душеломовскую на кровные империалы, объявили, что закон новый грозится ввестись на Руси: чтоб за душеломовскую не деньги отдавать, а самое душу. Бедный приказчик так и рухнул у прилавка, насилу его настоем овражного нашатырника привести в себя удалось. Потом прилетел в своем поганом ведре — задворками, задворками — недодемон Пурпуриу: требовалась ему для неведомых целей макинтошевская молясина, дорогая, сволочь — где только денег на обмен набрал? Ему Ариадна возвестила, что запрет на Руси вводится на все макинтошевское, будут все переведены в рединготы на голое тело. Тут и вовсе конфуз случился: недодемон от ужаса рассыпался мелким прахом, и ни привести его в себя, ни из себя вывести оказалось невозможно самыми сильными средствами: он просто исчез , и хоть плачь теперь, хоть смейся, хоть к Флориде Накойской ступай заказывать молебен за… за что? За вечную память недодемону Пурпуриу с прибалтийской фамилией, художнику по профессии, не русскому, не православному и не человеку?.. Ариадна прокляла все на свете рединготы, подмела с пола мелкий прах и в особом помойном ведре в нужник его отнесла. Хорошо б, если б на том все кончилось — но сегодня были Зеленые Фердинанды, и всякий норовил порадеть о душе, а как о ней порадеешь без молясины?..

И тут нелегкая принесла гостя совсем другого пошиба, птицу, можно сказать, конкретно иного полета: в молясинную лавку Ариадны пожаловал лично господин процентщик Захар Фонранович, вероисповеданием православный, хоть из лютеран, негласно представлявший в Арясине монгольские интересы господина Доржа Гомбожава. Требовалась господину Фонрановичу намертво запрещенная к обмену и радению «полоумовская» молясина, на которой Кавели лупили друг друга желтыми кирпичами по таким местам, что срам о них и помышлять, об местах этих.

Привычно исполняя повеление Сплетенной Сети, пообещала Ариадна такую молясину для такого клиента, конечно, поискать, но вот знает ли господин Фонранович, что вводится на Руси с первого декабря новый закон: всех, кого зовут Захарами, собрать в одно поселение на Камчатке, да там и приковать на время извержения вулкана Ключевская Сопка в точности на пути движения лавового потока?.. Сведения сверхточные, из надежных рук услышанные, если надо, то могу…

Что именно в подтверждение своих слов могла произнести Ариадна — так и осталось неизвестным, ибо рухнул миллионщик как подкошенный, да и отдал душу за короткие секунды; кому отдал — то нам неизвестно, а вот сама Ариадна вдруг увидела, как из дальнего угла ее личной лавки, прямо из стены, выступил немолодой казак с шашкой наголо, сильно небритый и очень злой; откуда-то знала она, что заявился к ней лично по молясинным, а то и по каким иным делам знаменитый казак Кондратий Булавин, почти три столетия тому назад очень огорчивший государя Петра Алексеевича своею, скажем совсем мягко, внезапностью. Казак достал из-за пояса короткую витую плеть с чем-то тяжелым, вплетенным в конец ремешка, и замахнулся на Ариадну, ни слова не говоря, что-то, видать, имел он в виду — но того Ариадна уже никогда не узнала, ибо все-таки куда проворней была она, чем казак Кондратий, да и господин Фонранович теперь мог подождать, благо перешел в то состояние, когда уже даже не спеша поспешать ни к чему.

Ариадна вылетела из «Товаров», собственной молясинной лавки, где шла ближе к вечеру еще и торговля косушками и мерзавчиками различных благородных напитков, помянула недобрым словом Флориду Накойскую и всю безблагодатность ее, из-за которой топиться в Накое запрещено обычаями, будь ты хоть князь, хоть Идолище, и понеслась вдоль Арясина Буяна по правой стороне Тучной Ряшки к Волге: там все было можно, там протекала мать русских рек и никакие суеверные запреты действия не имели. С недоумением смотрели на Ариадну горожане, а с особенным ужасом созерцали ее через окно новой просторной мастерской знаменитые арясинские вывесочники, Дементий и Флорида Орлушины, в полной мере воздавшие сегодня дань обряду праздника Зеленые Фердинанды и потому к столь быстрому движению, чтоб, к примеру, Ариадну догнать и от непоправимого поступка удержать, не способные. Но мчаться до Волги предстояло все-таки целых шесть верст, и кабы не дух покойного Фонрановича да не призрак казака Кондратия, Ариадна, глядишь, до Волги не добежала бы, остыла да и вернулась к ежедневной работе. В конце концов, она-то слухи под литье антарктических колоколов не по собственной инициативе распускала, на то была инструкция свыше. Но сегодня Ариадна видела свое жизненное предназначение в одном: добежать до Волги, ну, и там… что-нибудь. Там видно будет, что именно.