Евгений Витковский - Чертовар

— Мэрия обещает…

— Хорошо, что обещает. Но вы не верьте. Спасибо, майор. Ну, пока.

Через минуту окно майора уже было снято с прицела Богдановой гаубицы. Еще через четверть часа грузный автомобиль въехал в Неопалимовский и развернулся задом к неприметному входу в известный всей Москве вытрезвитель.

Здесь Богдана не знали, страшный автомобиль наведался сюда впервые. Богдан не ждал триумфального приема, только посмотрел на часы: половина третьего ночи, не поздно. Он давно собирался почистить здешние закрома, но руки не доходили, материала и в Тверской губернии пока до хрена. Теперь же, судя по рассказам офеней-заказчиков и верной их помощницы из Арясина, владелицы магазина «Товары» (на самом деле это была молясинная лавка) Ариадны Гораздовны Столбняковой, пристроившей дочь сюда в унтер-уборщицы, именно тут могли содержать неизвестно в каком виде того единственного человека, который сам себя назвал Кашей — в телеграмме Богдану. Никакой сентиментальности в Богдане не было, но он не привык менять убеждения. Все школьные годы просидел он с Кашей за одной партой и во все эти годы не позволил никому обижать своего соседа: тот имел право на защиту, ибо, будучи унижен, унизил бы достоинство самого Богдана, а этого Богдан стерпеть не смог бы. Нынче из-за дурацкого имени, данного пьяным попом, за товарищем детства и ранней юности Богдана охотились грязные сектанты, нарушающие стабильность внутреннего рынка России. «Истинные» уже не раз использовали притон в Неопалимовском как перевалочный пункт для своих жертв, однако внедренная сюда дочь Ариадны Столбняковой, со своей неприметной должности подметальщицы стриженных ногтей о здешних безобразиях регулярно докладывала. Если только «истинные», которым срочно требовались для жертвоприношений Кавели (и не-Кавели на всякий случай) бедного Кашу не утащили прямо в свои трущобы, то храниться он сейчас должен был здесь. Богдан полагал, что жадность заставит здешних начальников задирать цену все выше и выше, «истинные» же, по безвыходности положения, соберут любые деньги и выложат их. Лишь бы Кавель был к очередному празднику. Но дорог нынче Кавель, дорог.

Особенно дорого он обойдется тому, кто его обидит. Потому что Богдан Арнольдович Тертычный сидел в школе с Кавелем Адамовичем Глинским за одной партой. Потому, что чертовар Тертычный представлял собой неучтенное «неизвестное» в уравнении Начала Света, выстроенном младшим тезкой Кавеля вместе с его «истинными» прихлебателями. А еще потому, что за «истинных» давно пора взяться всерьез с промышленной стороны: это не убогие сатанисты, наверняка среди членов секты найдутся одержимые бесами. Бес же, извлеченный из человека, обычно и здоровей, и качественней того, которого надо вытряхивать из-под земной коры, где базальт пребывает в жидком состоянии и где бесы по большей части ютятся; кроме того, не продохнуть бывает от этих раскаленных туш в чертоге во время работы, а выпороток в них очень редок, безоар не встречается никогда, — разве что хрящей вдоволь, так много ли толку в хрящах? Нет, не в добрый для себя час Кавель покусился на Кавеля.

Опять Богдан неторопливо вылез из задней двери своего бронированного транспорта и пнул толкнул дверь в вытрезвитель. Было заперто. На стук не реагировали. Богдан опустил на лицо нечто вроде маски газосварщика и ударил в дверь коленом. Дверь с треском упала внутрь помещения; судя по воплю, кого-то пришибло. Не обращая внимания, заложив кулаки в карманы кожаного пальто, Богдан вошел в комнату, представляющую собой гибрид приемного покоя, регистратуры и грязного тамбура. За окошком маячила фигура заспанной женщины в форме, двое местных охранников встали в стойку — они держали Богдана на мушке. Чертовар повел тяжелым взглядом.

— Прекратить. При первой попытке дернуться — стреляю, — сказал Богдан, не вынимая рук из карманов. — Бросить оружие. Встать лицом к стене. — Увидев, что его приказание не исполняется, добавил: — Раздеться догола. Встать раком.

Потрясенные служители вытрезвителя побросали оружие и непослушными пальцами начали расстегиваться. Подчиненные страшной воле чертовара, никогда не верившего в свое поражение, они уже были готовы сбросить последнее исподнее и принять требуемую для изгнания черта позу, но Богдан закончил зондирование. Все это были людишки подневольные, ничем ценным не одержимые. Довольно будет и того, чтоб не вмешивались.

— Отставить раком! — скомандовал Богдан, и трое замерли, как в кинокадре. Они больше не интересовали непрошеного гостя. Он шагнул к металлической двери, через которую — теоретически — пьяных баб отправляли на мытье и на протрезвление, и вышиб дверь тем же способом, что и первую: ударом колена. В грудь Богдану затарахтела автоматная очередь, он поморщился — стрелять в чертову кожу… Пули рикошетировали.

— А ну встать раком! — рявкнул он незадачливому автоматчику. Тот не внял и продолжал строчить, словно в руках его была швейная машинка. — Ага!

Богдан выбросил из кармана кулак с оттопыренным безымянным пальцем. Автоматчика скорчило, он завалился набок, попутно поджимая ноги. За его филейной частью стало конденсироваться бурое облако. Богдан обвел глупого стрелка рукой, заключая в кокон, а заодно запихнул выползающего вешняка назад в кишку, — будет еще время аккуратно вытащить его в мастерской. Одержимый вместе с одержателем были временно парализованы. Сколько таких полуфабрикатов перевозил Богдан в мастерскую! Выгодно и просто.

Тем временем заспанный майор, уже знакомый читателю по квартире Кавеля Глинского, появился из боковой двери, рванулся к Богдану и более чем профессионально выстрелил ему под маску, прямо в рот. Богдан мотнул головой и сплюнул пулю. Зубы он носил тоже чертовы.

— Кондратий Глебович, — сказал чертовар, — Это напрасно. Теперь я вас с собой заберу. А ведь мог повременить, но теперь заберу, и не только вас. Жадность выдает вас нечеловеческая. А ну раком!

Майор сделал робкую попытку застрелиться, но пистолет из его руки уплыл в карман к Богдану. Через миг новый человек-кокон валялся на полу коридора. Зависло молчание.

— Тихий ангел пролетел, — издевательски пробормотал Богдан. Не любил он сопротивления, особенно такого жалкого и бесплодного. Иной раз черти пытались наслать на него землетрясение — до девяти и восьми десятых по шкале Рихтера, Богдан сам замеры делал; и протуберанцами его глушили, и копья царя Соломона под Большой Оршинский Мох, болото северней Выползова, подсовывали, — чего только не вытворяли! Бесится скотинка… После такого сопротивления или подкупа, достойного по масштабам, черта и свежевать и пластать было как-то интересней, хотя он и плесень несмысленная, вроде сыроежки. А тут, на Неопалимовском — какая-то мелкая бесовщина, хоть и не свежуй, прямо в автоклав гони.