Стивен Кинг - Противостояние

– Наверное, я такая. Так или иначе, но Джесс не такой. И если мы поженимся… он раз за разом будет обнаруживать дома этого непрошеного гостя, которого я впустила. Не каждый день, но достаточно часто для того, чтобы он вышел из себя. Тогда я попытаюсь… и мне кажется…

– Мне кажется, это сделает тебя несчастной, – сказал Питер, крепче обняв ее.

– Да, это так, – сказала она.

– Тогда не позволяй своей матери себя переубедить.

Она закрыла глаза и почувствовала еще большее облегчение, чем в прошлый раз. Он понял. Каким-то чудом.

– Как бы ты отнесся к тому, чтобы я сделала аборт? – спросила она после паузы.

– У меня такое впечатление, что именно этот вариант ты и хочешь обсудить.

Она посмотрела на него удивленно.

– Может быть, ты и прав, – сказала она медленно.

– Слушай, – сказал он и впал в парадоксальное молчание. Но она слушала и слышала воробьев, сверчков, гудение самолета высоко в небе, чей-то призыв к Джеки, чтобы он немедленно шел домой, шум косилки, машину, несущуюся по шоссе № 1.

Она как раз хотела спросить, все ли с ним в порядке, когда он взял ее за руку и заговорил.

– Фрэнни, тебе, конечно, нужен бы отец помоложе, но тут я ничем не могу помочь. Я женился только в пятьдесят шестом.

Он задумчиво посмотрел на нее в свете сумерек.

– Карла была не такой в те дни. Она была… черт возьми, она была молода. Она не менялась до тех пор, пока не умер твой брат Фредди. До того момента она была молодой. После того, как Фредди умер, внутри у нее все застыло. И… ты не должна думать, что я хочу сказать о твоей матери что-нибудь плохое, Фрэнни, даже если со стороны это выглядит отчасти и так. Но мне кажется, что Карла… окаменела… после того, как умер Фредди. Она покрыла свои взгляды на мир тройным слоем лака и одним слоем быстро застывающего цемента и объявила, что это хорошо. А сейчас она похожа на смотрителя в музее, и если она видит, как кто-то трогает выставленные там экспонаты-идеи, то взирает на это крайне неодобрительно. Но она не всегда была такой. Тебе придется поверить мне на слово, но это действительно так.

– А какой она была, папочка?

– Ну… – Он рассеянно оглядел сад. – Она была во многом такая же, как ты, Фрэнни. В ней была смешинка. Мы часто ездили в Бостон поболеть за «Ред Сокс» и выпить пива.

– Мама… пила пиво?

– Ну да, пила. А потом оставшуюся часть игры проводила в женском туалете и выходила оттуда, проклиная меня за то, что по моей вине она пропустила самую интересную часть матча, хотя на самом-то деле это она постоянно упрашивала меня сходить в буфет за пивом.

Фрэнни попыталась представить себе свою мать с кружкой пива в руке, когда она смотрит на отца и смеется, как девчонка на свидании. Но у нее ничего не получилось.

– Она никогда не скандалила, – сказал он смущенно. – Мы с ней ходили к доктору, чтобы выяснить, кто из нас не в порядке. Доктор сказал, что никаких отклонений нет. Потом, в шестидесятом, появился на свет твой брат Фред. Она любила этого мальчишку до смерти, Фрэн. Фред – так ведь звали ее отца, ты знаешь. У нее был выкидыш в шестьдесят пятом, и мы оба решили, что с детьми покончено. Потом ты появилась на свет в шестьдесят девятом, на месяц раньше, чем нужно, но, в общем, все было в порядке. И я полюбил тебя до смерти. У каждого из нас было по ребенку, но она своего потеряла.

Он замолчал, погрузившись в размышления. Фред умер в 1973 году. Ему было тринадцать, Фрэнни – четыре. Человек, сбивший Фреда, был пьян. За ним был долгий список дорожных нарушений. Фред прожил семь дней.

– Я думаю, что аборт – слишком мягкое словечко для этой операции, – сказал Питер Голдсмит. Он медленно выговаривал каждое слово, словно оно причиняло ему боль. – Я думаю, что это – детоубийство, простое и откровенное. Прости, что я говорю так, что я так… несгибаем, упрям… Я же говорил тебе, что я уже стар.

– Ты совсем не стар, папочка, – пробормотала она.

– Нет, я стар, я стар! – сказал он резко. Вид его неожиданно стал совсем убитым. – Я старик, который пытается дать совет молодой дочери, и это как если бы обезьяна пыталась научить медведя, как вести себя за столом. Пьяный водитель убил моего сына семнадцать лет назад, и моя жена так от этого никогда и не оправилась. Я всегда рассматриваю вопрос аборта, думая о Фреде. И я не могу смотреть на это с другой точки зрения, точно так же, как ты не могла избавиться от смешинки на поэтическом вечере, Фрэнни. Я просто вижу перед собой Фреда. Он был весь исковеркан внутри. У него не было никакого шанса. Жизнь дешево стоит, а аборт делает ее еще дешевле. То, что мы делаем, и то, что мы думаем… эти вещи так часто основываются на произвольных суждениях. Я просто не могу перешагнуть через себя. У меня словно кирпич застрял в глотке. В истоке любой справедливой логики лежит что-то иррациональное. Вера. Что-то я совсем запутался, да?

– Я не хочу делать аборт, – сказала она спокойно. – По своим собственным причинам.

– Что это за причины?

– Ребенок – это часть меня, – сказала она, слегка подняв подбородок.

– Ты откажешься от него, Фрэнни?

– Я не знаю.

– Но ты хочешь этого?

– Нет, я хочу оставить его с собой.

Он молчал. Ей показалось, что она чувствует его неодобрение.

– Ты думаешь о моем образовании, так? – спросила она.

– Нет, – сказал он, поднимаясь. Он потер руками поясницу и скорчил довольную гримасу, когда затрещал его позвоночник. – Я думаю о том, что мы с тобой уже достаточно поговорили. И что пока тебе не стоит принимать окончательное решение.

– Мама вернулась, – сказала она.

Он повернулся, чтобы проследить ее взгляд. Машина завернула на подъездную дорожку, хромированные поверхности засверкали в свете заходящего солнца. Карла заметила их, посигналила и весело махнула рукой.

– Я должна сказать ей.

– Да, но подожди денек-другой, Фрэнни.

– Ладно.

Она помогла ему собрать садовые инструменты, и они вместе направились к машине.

В мягком свете, который озаряет землю сразу же после захода солнца, но до настоящей темноты, и который киношники называют «режимом». Вик Палфри на короткое время вернулся в сознание.

– Я умираю , – подумал он, и слова странно залязгали у него в мозгу, убеждая его в том, что он произнес их в слух, хотя на самом деле это было не так.

Вокруг его шеи был повязан нагрудник, покрытый сгустками слизи. Голова его болела. Странные мысли плясали у него в мозгу. Он знал, что был в бреду… и скоро вернется в прежнее состояние. Он был болен, и выздоровления не предвиделось: это была лишь краткая передышка.

Он поднес руку ко лбу и отдернул ее, как от печки. Весь раскаленный, и к тому же напичкан трубками. Две чистеньких пластиковых трубочки выходили из ноздрей. Еще одна змеилась из-под больничной простыни к бутыли на полу, и он мог точно сказать, к чему присоединен другой ее конец. Две капельницы были закреплены в штативе, их трубки соединялись в одну, а та в свою очередь впивалась в его руку чуть пониже локтя.