Джозеф Ле Фаню - Дом у кладбища

Пока Тул вел беседу у дверей, миссис Стерк было слышно, как доктор Диллон мыл руки, а родной голос Стерка, после долгого молчания звучавший так странно, сказал очень вяло и медленно:

— Возьмите перо, сэр… кто-нибудь… возьмите и пишите… записывайте, что я скажу.

— А теперь, мэм, он хочет говорить, — сказал Тул, уловив чутким ухом, что дело идет к разоблачению. — Мне пора, мой пост у постели . Сейчас нам уже можно и каламбур подпустить, мэм, раз к пациенту вернулась речь. И, вы ведь понимаете, вам туда нельзя… пока мы не скажем, что все в порядке… ну вот… положитесь на меня… слово чести, дела обстоят хорошо, на лучшее мы и не рассчитывали.

Тул очень сердечно пожал ее дрожащую ручку, а в его глазах мерцал добродушный огонек.

Тул закрыл дверь, и женщины еще некоторое время прислушивались к бормочущему голосу Стерка. Потом Тул выпустил из комнаты служанку, которая находилась внутри. Дверь снова закрыли и заперли на засов, воркующие звуки возобновились.

Через некоторое время Тул, бледный как мел и очень суровый, открыл дверь и произнес спокойно:

— Мэм, нельзя ли послать Кэтти в Королевский Дом, с запиской к мистеру… с запиской, мэм… благодарю вас… и запомни, Кэтти, голубушка, непременно передай ее джентльмену лично и сама выслушай ответ.

Он оторвал кусок почтовой бумаги и написал карандашом:

«Дорогой сэр, доктору Стерку сделана успешная операция — мною и еще одним джентльменом; вновь обретя речь и память, но будучи очень слаб, больной желает непременно видеть вас, дабы в вашем (как мирового судьи) присутствии сделать чрезвычайно важное заявление.

Ваш, сэр, покорнейший слуга

Доктор шлепнул сверху большую печать со своим гербом и сунул готовую записку в руки Кэтти, в голове которой, под дорожным капюшоном, роилось множество самых нелепых предположений и ужасных образов. Изнывающая от любопытства служанка помчалась вдоль темной улицы, то попадая в полосу света, который пробивался из-за ставня, то ловя бодрящее треньканье клавикордов или слабо слышные отрывки разговора и смех внутри, за окнами. Наконец, по Дублинской дороге она достигла ворот Королевского Дома. Парадная дверь этого гостеприимного жилища стояла открытой, и красноватый поток света падал на серую лошадь, седло и волынку; все это принадлежало мистеру Лоу, который, собираясь спуститься с крыльца, обменивался на пороге прощальным рукопожатием с радушным полковником.

Кэтти поспела как раз вовремя, и магистрат Лоу, в сапогах, сюртуке и накидке с капюшоном, шагнул обратно к двери, вскрыл печать и ясными холодными глазами пробежал карандашные строки, написанные Тулом; потом он сунул записку в карман кафтана; под благословения пьяного дворецкого, которому дал полкроны, взобрался на своего серого скакуна и припустил резвым галопом; через две с небольшим минуты магистрат (вместе со своим слугой, который следовал за ним) уже стоял у дверей Стерка.

Мур, цирюльник, functus officio, [74]сидел в холле, сложив в карман свои бритвы, и ожидал вознаграждения, а тем временем с удовольствием принюхивался к стакану, из которого только что пил виски за здоровье и долголетие хозяина — да благословит его Господь — и всего семейства.

В коридоре мистера Лоу встретил доктор Тул, в ожидаемом акте страшного признания взявший на себя роль распорядителя; он с поклоном повел судью наверх, шепотом знакомя его с обстановкой; Диллона Тул упомянул с извинениями как личность непрезентабельную. Тул решил по возможности оттеснить его на второй план.

Доктора Диллона, веселого после удачно выполненной работы, мистер Лоу встретил в верхнем коридоре. Надо сказать, что у этого джентльмена начисто отсутствовала деликатность по отношению к коллегам и он не стеснялся поносить на чем свет стоит своих отсутствующих собратьев по скальпелю и пинцету, когда обнаруживал их ошибки и промахи.

— Ваш слуга, сэр, — сказал он, потирая свои большие красные руки и улыбаясь влажными губами. — Вы видите, что я сделал. Доктор Пелл — не хирург, не лучше этого… — он собрался сказать «Тула», но вовремя сменил предмет сравнения, — этого подсвечника! Подумать только, что Пеллу ни разу не пришло в голову взглянуть на затылок больного, а ведь его нашли лежащим на спине… хорошо, что мистер Дейнджерфилд наткнулся на меня… хотя скажу… почему бы мне этого не сказать … сдавливание мозга, участок размером в шиллинг на затылке… кусочек кости, знаете, над мозжечком… с помощью трепанации я освободил мозг.

— А обратился к вам мистер Дейнджерфилд? — спросил Лоу, которого с каждым часом все больше восхищал этот деловитый цинический персонаж.

— Да, это он… ей-богу. Он обещал мне пять сотен гиней, если больной заговорит. Что не по уму этим надутым ослам, то сплошь и рядом доступно людям сообразительным. Уф! Он прослышал о беспутном малом, у которого в черепной коробке кое-что имеется, пришел ко мне… и я сделал дело… Черный Диллон сделал… — ха-ха! — не в пример всем этим. Уф!

Доктор Диллон знал, что коллеги смотрят на него свысока, и, поскольку все были против него, выступал один против всех.

Стерк полусидел, откинувшись на подушки; он узнал Лоу и при встрече проявил признаки радости. Он выглядел очень бледным и осунувшимся, говорил тихо.

— Возьмите перо и чернила, — распорядился он.

И то и другое вместе с бумагой было готово.

— Без вас он не хотел говорить, — прошептал Тул; он казался взбудораженным, чувствовал себя неловко и был рад случаю прервать молчание.

— Не разрешайте ему говорить слишком долго. Пяти минут довольно, — сказал доктор Диллон. — Дайте ему еще ложку вина… И где мистер Дейнджерфилд?

— Сэр, он действительно, как вы сказали, посулил вам гонорар в пять… э? — спросил Тул, не сумевший сдержать любопытства с некоторой примесью раздражения.

— Пять сотен гиней… ха-ха-ха! Ей-богу, сэр, ну и потеха.

— Щедрое вознаграждение, и предложенное радетелем об общественном благе. За это все мы у него в долгу! И у вас, сэр, также. Мне говорили, сэр, что он рано ложится. Сегодня вы с ним уже не увидитесь. Но если он что-нибудь обещал, считайте, что это уже выполнено; на его честь можно смело положиться.

— Завтра в девять утра, доктор Диллон, вы можете застать мистера Дейнджерфилда за письмами и бумагами в гостиной, где он завтракает, — добавил Тул; он опасался, что после сегодняшнего успеха этот сомнительной репутации дикарь сделается светилом медицины, а потому обходился с ним более уважительно, чем раньше, хотя и был болезненно задет чудовищным размером его гонорара.

— Быстрый расчет, знаете ли… — сказал Диллон, опуская крышку футляра с инструментами. — Хотя, может быть, и лучше, как вы говорите, повидать его завтра; богачи часто бывают раздражительны… ха-ха! На два слова, доктор Тул. — И он поманил коллегу за ближайший к двери угол; там он стал говорить что-то ему на ухо, сопровождая шепот неловкими смешками, и Тул, очень красный и мрачный, с явным недоверием ссудил ему две гинеи. — Вот что еще… пусть не дают ему много бульона… куриный бульон слишком крепкий… пожалуйста, мисс, разбавьте его водой… и смотрите, сегодня ничего больше не давайте… только полрюмки кларета, если доктор Тул не распорядится иначе.