Джозеф Ле Фаню - Дом у кладбища

Обеды в Белмонте бывали неизменно приятны. Старый генерал Чэттесуорт встречал гостей с открытой душой, искренне радовался каждому и веселился как ребенок. Мудрец или, к примеру, книжник не счел бы его особенно занимательным собеседником. Истории, которые рассказывал генерал, многие уже слышали, а то и (как я подозреваю) читали. Однако генерал никогда не злоупотреблял терпением слушателей и имел в запасе для каждого доброе слово и сердечную улыбку. Чэттесуорт держал искусную кухарку и делился с соседями по столу секретами приготовленных ею блюд; имел обыкновение временами самолично спускаться в погреб, чтобы порадовать гостей бутылочкой чего-нибудь особенного; о содержимом едва ли не каждой имевшейся там корзины он знал кое-что любопытное. То и дело звучал его непринужденный смех, в присутствии генерала комната преображалась и гости ощущали особый уют, словно в камине ярко, весело, с треском горело рождественское пламя.

Мисс Бекки Чэттесуорт, в царственном наряде из парчи с изобилием кружев, приняла Паддока с подчеркнутым высокомерием и едва коснулась его руки кончиками пальцев. Стало ясно, что в фаворитах ему в ближайшее время не ходить. В гостиной лейтенант обнаружил вчерашнего прекрасного незнакомца — большеглазого мистера Мервина; тот был облачен в элегантный красно-коричневый бархатный костюм и держался весьма непринужденно; откинувшись на высокую спинку стула, он вел беседу — приятную, судя по всему, — с мисс Гертрудой. Паддока встретил рукопожатием и изысканным приветствием щегольски одетый, но далеко не такой юный, каким хотел казаться, капитан Клафф. Его лицо хранило следы изрядных гримерских стараний, а середина объемистого туловища (капитан именовал ее талией) была так туго затянута, что, несмотря на улыбку и самодовольство, Клафф выглядел полузадушенным. Стерк, прислонившийся к стене у окна, коротко кивнул Паддоку и вполголоса спросил, как дела у О'Флаэрти. Разумеется, о дуэли он был наслышан, однако сослуживцы знали, что в деле чести офицерам Королевской ирландской артиллерии на профессиональные услуги доктора Стерка рассчитывать не приходится и они вольны, соответственно, обращаться к любому другому представителю медицинской профессии.

Выслушав Паддока, Стерк ухмыльнулся и заключил разговор словами:

— Вот что, старина, на этот раз вы дешево отделались — вы и ваш пациент , но на счастливый случай второй раз полагаться не приходится, так что послушайтесь моего совета: вырвите-ка тот листочек из своей… из кулинарной книги вашей бабушки и разожгите им трубку.

Не скажу, что уничижительный тон, каким был помянут его альбом, а затем и семейство, не задел Паддока, — маленький лейтенант никогда не позволял себе ничего подобного по отношению к другим и, соответственно, рассчитывал на их ответное уважение, — однако, зная давно, что Стерк сущая скотина и иначе вести себя не может, Паддок предпочел отдать величественный поклон и перейти в другой угол комнаты, дабы засвидетельствовать свое почтение маленькой миссис Стерк, особе робкой, незлобивой и склонной к нытью. С ней вел оживленную беседу какой-то пожилой бледный джентльмен с высоким лбом и насупленным взглядом. Едва заметив незнакомца, Паддок почуял в нем что-то необычное. При детальном осмотре, однако, ничего примечательного в госте не обнаружилось. Он был одет настолько просто, насколько допускала тогдашняя мода, но все же в его туалете замечалась непринужденность и даже светскость. Парика незнакомец не носил; немного пудры виднелось на волосах и на воротнике кафтана, но голова его и без того сияла совершенной белизной; с боков волосы были подвиты, а сзади собраны в узелок. Когда Паддок приблизился к даме, незнакомец встал и поклонился, и лейтенанту представился случай поближе рассмотреть его большой белый лоб — единственную черту лица, которой гость мог гордиться, — серебряные очки, блестевшие ниже, мелкий крючковатый нос и суровый рот.

— Лицо заурядное, — заметил генерал позже, когда гости разошлись.

— С таким лбом, — решительно возразила мисс Бекки, — лицо не может быть заурядным.

Если бы генерал с сестрой захотели проанализировать свои впечатления, они пришли бы к выводу, что черты лица их гостя, взятые в отдельности, за исключением этой единственной, ничего примечательного в себе не содержали, но все же странная бледность, отпечаток умственного превосходства, сарказма и решительности делали его внешность необычной.

Генерал, исправляя свою оплошность (церемонии знакомства придавалось в те дни немалое значение), выступил вперед, дабы представить гостей друг другу:

— Мистер Дейнджерфилд, разрешите представить вам моего доброго друга и сослуживца, лейтенанта Паддока. Лейтенант Паддок — мистер Дейнджерфилд, мистер Дейнджерфилд — лейтенант Паддок.

И за поклоном следовал поклон, за «покорнейшим» — «всепокорнейший», и каждый был польщен сверх меры. Но вот светский церемониал наконец завершился, и разговор вновь потек своим чередом.

Паддок узнал только, что речь шла о жителях Чейплизода: миссис Стерк рассказывала понемногу о каждом, а мистер Дейнджерфилд — надо отдать ему должное — выслушивал ее со вниманием. Собственно говоря, эту тему миссис Стерк избрала не сама — поток ее красноречия все время искусно направлял собеседник. Не такой человек был мистер Дейнджерфилд, чтобы пускаться на маневр без рекогносцировки, его острый ум никогда не дремал, а брал на заметку все, что могло пригодиться.

И миссис Стерк, к полному своему и собеседника удовлетворению, продолжала неумолчный щебет; так она поступала всегда, если поблизости не было ее супруга и повелителя. Речи миссис Стерк не содержали в себе ни крупицы злобы, однако же бывали переполнены жалобами, благо те или иные поводы для них неизменно находились. Это был неистощимый фонтан безобидных городских сплетен — ни одной скандальной. Будучи незлобивым и, можно сказать, милым маленьким существом, разве что чересчур склонным к меланхолии, миссис Стерк без памяти любила детей, в особенности своих собственных, что обернулось бы для нее бедой, когда бы не умение Стерка внушить трепет всему семейству, а не одной лишь жене; в глазах последней он являлся умнейшим и самым грозным из смертных; если бы кто-нибудь сказал миссис Стерк, что мир не разделяет ее мнения, она была бы крайне удивлена. Что до всего остального, то к своему гардеробу — вполне приличному — миссис Стерк относилась с крайней бережливостью, и служил он ей долгие годы: постельное белье было неизменно хорошо проветрено; горничные то и дело позволяли себе дерзости, а сама миссис Стерк нередко бывала в слезах, однако это не мешало ей содержать кружевное белье мистера Стерка в безупречном порядке.