Филис Каст - Бессмертные (Сборник)

Я подхватываю мешок, и до меня доходит, что, возможно, стоило бы начать с уборных. Выхожу в коридор — и замедляю шаг. Вновь этот таинственный голос.

— Соня?

Это она поет?

— Соня!

Полиэтиленовый мешок выскальзывает из моих пальцев на красный ковер, и я спешу в направлении звука. Он становится громче, яснее с каждым моим шагом.

Я уже слышал эту песню. В Спирите ловятся всего три радиостанции: одна на испанском, вторая — посвященная музыке в стиле кантри-н-вестерн и третья — играющая старые шлягеры. Это хит пятидесятых «Знать его — значит любить его». Довольно милый, хотя и скучноватый, и, если уж ты его услышал, он будет преследовать тебя весь день.

Голос приводит меня к двери в неопрятную комнату отдыха, с которой я решил разобраться позже. Я как раз тянусь за ключами, когда предположительно запертая дверь распахивается сама.

Внутри прохладно, куда прохладнее, чем должно бы быть, — тем более в непроветриваемом помещении. Моему взгляду открываются раковина и шкафы, пустое место, где некогда стоял большой холодильник, видавший виды стол размером на шестерых и пять металлических стульев.

Голос доносится от одного из десятка ржавых личных шкафчиков, выстроившихся вдоль стены.

Я успел затаить дыхание — могу и вообще не дышать.

— Что ты пытаешься мне сказать?

Открываю шкафчик — там пусто. Голос становится громче, а воздух холоднее.

Слышу, как у меня за спиной что-то шлепается на стол. Быстро обернувшись, вижу пыль, все еще висящую в воздухе, а под облаком пыли на полу — небольшую книжку в тряпичном переплете. Подхожу ближе, и песня с каждым моим шагом стихает. Беру книгу в руки, и становится тихо. Это дневник.

Пролистываю записи, каждая из которых подписана буквой «С». Нахожу старую фотографию симпатичной темноволосой девочки — той же самой, чей портрет напечатан на первой полосе «Часового Спирита» пятьдесят девятого года, лежащего в моей конторе. Она прижимает к себе полосатого котенка.

Поразительно. В моей до сих пор одинокой жизни внезапно объявились сразу две девушки.

Джинни понять не так уж и сложно. Но Соню? Пение, дневник, даже таинственное «С» то тут, то там — все это выглядит признаками радушной встречи и не вяжется со словом «убирайся» в туалете. Она действительно хочет, чтобы я ушел, или просто поддерживает игру в кинотеатр с привидениями?

Мигом позже в другом конце здания снова раздается крик Джинни.

Когда я добираюсь до зала, она стоит в проходе, согнувшись и крепко стиснув свое правое предплечье. Сквозь пальцы сочится кровь. Я чую ее. Я почти ощущаю ее вкус. Мои клыки удлиняются.

Приходится помедлить, чтобы взять себя в руки.

— Джинни! — окликаю я, как будто не замечаю.

— Я здесь, — отзывается она, выпрямляясь.

Ее лицо скрыто под медовыми волосами.

Я бросаюсь к ней.

— Что случилось? Ты поцарапалась о кресло?

Они уже старые, и тяжелые сиденья с мягкой обивкой просели. Она могла пораниться о пружину.

— Нет.

Джинни разжимает пальцы, показывая мне три коротких, глубоких царапины. Они похожи на отметины от ногтей.

— Как будто меня ветер полоснул когтями, — озадаченно добавляет она.

Это Соня.

Я ловлю себя на том, что облизываю губы.

— Нужно зашить. Давай…

— Нет, — возражает Джинни. — Все в порядке. Просто это застало меня врасплох.

— Останутся шрамы, — настаиваю я.

— Дай мне твою рубашку, — парирует она.

— Что?..

— Твою рубашку. Тогда я смогу, ну, ты знаешь, наложить давящую повязку.

Смущенный недопониманием, я принимаюсь расстегивать пуговицы. Как могу, складываю ткань и обматываю ей руку.

— Мой герой, — снова говорит Джинни.

Она привстает на цыпочки, чтобы чмокнуть меня в щеку, но теряет равновесие, и ее губы вместо этого касаются моего горла и задерживаются там.

— Так насчет того, чтобы отметить…

— Иди домой, Джинни, — отрезаю я, отстраняясь.

Она выглядит обиженной, словно ребенок, — каковым, собственно, и является.

— Но…

— Я имел в виду, — уже мягче уточняю я, — тебе лучше было бы пойти домой.

Рассерженная, она удаляется по проходу и скрывается за дверью. Я смотрю ей вслед.

А затем бестелесный голос — тихий, мелодичный и яростный — шепчет у меня в ушах:

— Убийца, убийца, убийца…

Позже, вернувшись на дядюшкино ранчо, я подхожу к его могиле за амбаром. Я завернул тело в мексиканское одеяло и зарыл поглубже, место ничем не отмечено — только голая, слежавшаяся земля. Пытаюсь убедить себя, что здесь ему лучше, чем на старом городском кладбище. Дядюшка Дин любил эту землю — насколько он вообще был способен что-то любить.

И все же меня мучает, что он погребен таким неподобающим образом — ни камня, ни креста. Может, он и не был хорошим человеком, но зато приходился старшим братом моей маме.

С приближением зари я стряхиваю с себя чувство вины и ухожу в дом.

Теперь я брожу по Сети, прихлебываю разогретую в микроволновке кровь и изучаю материалы о призраках. История Сони вполне соответствует тому, что я уже узнал. Ее смерть была внезапной и мучительной, а убийцу так и не поймали. Для призраков это классический пример «неоконченного дела». Причина вернуться. И Соня явно хочет, чтобы я ее узнал, — недаром же она пишет первую букву своего имени и вручила мне дневник.

Судя по газетной статье, Соня была просто ангелом. Она вела занятия в воскресной школе и выполняла поручения пожилых соседей. Наскоро пролистанный дневник, где все действующие лица обозначены инициалами, подтвердил, что она была добросердечной девушкой, обладавшей затейливым почерком и погруженной в обычные подростковые переживания: здесь и домашние задания, и мальчик («Д»), и соперница («К»). Она любила Элвиса («Э»), держала котенка по имени Песо («П») и на Рождество собирала игрушки для бедных.

Наверно, Соня считает, что я представляю угрозу для Джинни, и хочет, чтобы я знал: она меня раскусила. Хотя непонятно, почему она сама набросилась на девушку. Возможно, будучи призраком, она несколько запуталась. Или пытается защитить Джинни, отпугнув ее.

Впрочем, всегда остается вероятность, что «Старую любовь» считает домом не один призрак. Не исключено, что другая пропавшая девушка, Кэтрин, — это и есть К. Судя по дневнику, они с Соней плохо ладили при жизни. Но надежных свидетельств наличия там более чем одной сущности нет, а поющий голос, который привел меня к дневнику в комнате отдыха, — тот же самый, что шептал «убийца».

Кроме того, сколько мертвых людей вообще могут болтаться в одном и том же месте?

В любом случае я не могу смотреть сквозь пальцы на надпись помадой или царапины Джинни. Если мне не удастся каким-то образом убедить Соню (или кого бы там ни было), что я не опасен, придется ее прогнать. Иначе все мои усилия по возрождению «Старой любви» пойдут прахом.